Тайна Моря - Стокер Брэм

Я видел, что для него эта мысль — новый источник тревоги: если банда его опередила, веревка привела бы ее прямо к сокровищам. Когда он собрался уходить, я напомнил, чтобы при малейших признаках чужого присутствия он немедленно возвращался или прислал нам весточку; тогда бы мы примчались и взяли их, как крыс в западне. Мы в любом случае ждали от него весточку, чтобы знать о его передвижениях — и, предположительно, передвижениях врагов. В такой схватке знание — все.

Вскоре после его ухода прибыли верхом Каткарт и Макрэй. Они сказали, за ними следуют еще три лошади под седлом. Каткарт добыл список церквей и домов пасторов всех конфессий в Бьюкене — и список тот был довольно внушительным. Привез он и карту графства Абердин, и список домов, сдававшихся на лето или на часть сезона. Это, разумеется, был список агента, и потому он не включал домовладельцев, сдававших помещения самостоятельно.

Мы немедленно приступили к карте и спискам и скоро отметили все названия, которые могли нам пригодиться, — где дома в последнее время сдавались незнакомцам. Затем Каткарт, Гордон и все сыщики, кроме старшего, отправились на лошадях их объезжать. Они должны были как можно скорее вернуться и отрапортовать. Старший сыщик собирался вычеркивать проверенные места. Когда все разъехались, я спросил его, известно ли, не проживает ли кто-то из банды в окрестностях. Он сказал, что ему неловко отвечать на этот вопрос, — и, судя по его виду, он не преувеличивал.

— Дело в том, — начал он робко, — что имена, которые юная дама втоптала в землю и уж тем более — в мою пустую голову, мне прекрасно известны. Знай я раньше, легко бы нашел тех, кто их опознает; сам-то я их никогда не видел. Фезерс, как я понимаю, не кто иной, как Фезерстон, соучастник Виски-Томми — то есть Тома Мейсона — в деле о похищении тела А. Т. Стюарта ради выкупа. Если замешаны эти двое, то человек, кого они называли Даго, скорее всего, испанец-полукровка из местных. Макс, если это тот самый человек, — голландец; он из их братии самый худший. Не обошлось без участия двух чикагских прохвостов из Ливи [60], ничем не гнушающихся политиканов и мошенников. Возможно, есть еще двое: человек из Фриско, которого звать Матрос Бен, как говорится, космополит, потому что не имеет определенного происхождения, — и негр из Нового Орлеана. Вот с ним шутки плохи… Но я надеюсь, его в банде нет. А если есть, нам нельзя терять время.

От его слов у меня застыла кровь в жилах. И вот такой опасности я согласился подвергать Марджори. Худшие отбросы со всего света. О! Как тяжело быть бессильным и знать, что она в их руках! Потребовались все силы, чтобы не расплакаться от отчаяния.

Думаю, сыщик хотел меня приободрить, потому что продолжил:

— Конечно, не в их интересах причинять ей вред. Живая и невредимая она стоит слишком много миллионов, чтобы они попортили товар своей глупостью. Тут я полагаюсь на Виски-Томми, он придержит остальных. Наверное, вам известно, сэр, что преступники всегда действуют одинаково. Мы знаем, что, когда судья не стал платить за старого А. Т., Фезерстон грозился сжечь тело; но Виски-Томми соображал, что нельзя резать золотую курицу. Более того, он украл покойника у Фезерстона и припрятал где-то в Трентоне, покуда старушка не наскребла двадцать пять тысяч. У Томми котелок варит, лишь бы того черного дьявола в шайке не было, а Томми будет всех держать на коротком поводке.

— Кто этот негр? — спросил я, желая знать худшее. — Что он натворил?

— Какой мерзости он не делал, вот что я бы хотел знать. В черных кварталах Нового Орлеана народ крутой, и, можете поверить, там человеку так просто себе имя не заработать. Там такие притоны, что и Всемогущий Господь покраснеет, да и дьявол заодно; темныш, который в них закалялся и выжил, шутки не шутит! Но не тревожьтесь, сэр, — сейчас нечего бояться. Вот если они выскользнут у нас из рук, тогда они закрутят гайки. Бог знает, что тогда случится. А покамест наш единственный страх — как бы они, коли загнать их в угол, не убили ее!

От его слов мое сердце превратилось в лед. Что за ужасы грозят моей милой, если ее смерть — «единственный» страх.

Слабым голосом я спросил:

— Они правда готовы ее убить?

— Ну разумеется, если это будет для них лучшим выходом. Но не унывайте, сэр. Бояться убийства ни к чему — по крайней мере, пока что. Этим людям нужны деньги, да побольше. Они не откажутся от них, пока их песенка не будет спета. Если мы до них доберемся, они призадумаются о своей шкуре. Только тогда они и будут действовать — когда могут помереть сами, если не умрет она!

О! Если бы я знал! Если бы только подозревал опасную суть игры, что мы ведем, — на которую я согласился, — я бы раньше отрезал себе язык, чем дал согласие. Надо было соображать, что такая великая страна, как Соединенные Штаты, не озаботилась бы из-за опасности для одного-единственного человека без уважительного на то повода. О, глупец! Глупец! Что я был за глупец!

Если бы я хоть что-то мог сделать, чувствовал бы себя не так ужасно. Однако мне было важно находиться в самом сердце происходящего, ведь я один разбирался во множестве взаимосвязей и часто возникало то, о чем я знал больше других. И потому мне оставалось ждать, молясь о терпении. Сейчас от меня требовались терпение и здравомыслие. Еще придет время действия, и я не сомневался, что тогда не стану стоять в стороне — даже если речь зайдет о жизни и смерти.

Глава XLVI. Ардиффери

В жуткое время ожидания я говорил со старшим сыщиком. Любой его ответ служил лишь новой пыткой, но его опыт завораживал. Я впервые в жизни столкнулся лицом к лицу с той бездушностью, которую порождает самая мрачная сторона порочного мира. Она свойственна как преступникам, так и охотникам на преступников — и, полагаю, любому, кому не посчастливится столкнуться с суровой жизнью. Снова и снова я поражался, как этот человек — явно хороший и порядочный — рассуждает о преступлениях и преступниках прозаически, без злобы, без гнева, без возмущения. К своей клиентуре он относился с конструктивным осуждением, которое остальных людей толкает к осуждению нравственному. Вся его работа, мировоззрение, цель были частями единой игры. Тогда я об этом не задумывался, как и о его натуре, но, оглядываясь назад, с высоты своего опыта я осознаю ценность подобных вещей. В таких условиях они дарят холодную голову и правильный взгляд, когда обычного человека подводят страсти и иные мотивы. Этот мужчина не раздражался и не держал личной обиды из-за провалов, не хранил ненависть к тем, кто в этом повинен. Напротив, он, как хороший спортсмен, оценивал противника по способности перехитрить сыщика. Я воображал, он разозлится, узнав, что все время, когда они с товарищами следили за замком Кром и радовались созданной безопасности, враги приходили и уходили незамеченными, как пожелают, и сами вели слежку. Но ничего подобного; я действительно уверен, что он получил удовольствие от понесенного поражения — хотя, конечно, не от его возможных страшных последствий.

Сам он выразился таким ловким образом:

— Эти черти знают свое дело. Серьезно, хоть мы и выставили себя олухами, обычно нас на мякине не проведешь. Подумать только! Мы день и ночь обходили замок, потому что — не подумайте — не давали себе забыть о работе ни на полчаса; а все это время целых три отдельные компании — шайка, вы с девушкой и этот ваш лорд-испашка — шастали через нору, как кролики. Что меня озадачивает, так это то, как вы с мисс Дрейк умудрились проскользнуть под носом людей Виски-Томми, хоть и обошли нас!

В пять часов отряд отправился по домам пасторов; в шесть начали поступать первые донесения. Первым было послание на листе, вырванном из блокнота и вложенном в один из конвертов, взятых с собой для этой цели:

Далее начали прибывать гонцы: кто пешим ходом, кто в седле, кто на телегах, но все говорили об одном, пусть и разными словами. Они шли из Окленкриса, Хейлы, Малонахи, Ардендрота, Инверкуомери, Скельмюира и Окоракана. В девять часов вернулся первый из отряда. Это был Дональд Макрэй; хорошо зная округу, он прошел свой маршрут быстрее остальных, кто держался главных дорог. Его доклад был исчерпывающим: он побывал в шести местах и нигде не видел даже повода для подозрений.