Николай Свечин - Московский апокалипсис
Закончив с писаниной, Ахлестышев приказал Саше вооружиться пистолетами и идти с ним. Друзья явились на Лубянку и разыскали Большого Жака — сержант-майора Анжильбера. Они встретились, как добрые приятели. На прошлой неделе у Жака был день рождения, и Саша поднёс ему порядочный бочонок рома. Великан поэтому начал с благодарностей, но Пётр остановил его. Они сидели втроём в уютно обставленной комнатке сержант-майора. Каторжник кивнул другу, и тот плотно прикрыл дверь. Жак сразу посерьёзнел.
— Что-то случилось?
— Да. Мы пришли просить о большом одолжении.
— Слушаю.
— Завтра мы хотим похитить с Кремлёвской гауптвахты своего товарища. Нужна ваша помощь.
Фланкёр опешил.
— Помочь в побеге русского? Я?
— Да. Иначе его казнят.
Жак помолчал, потом спросил:
— Что натворил этот человек?
— Он офицер, оставленный в Москве с секретным поручением.
— То есть, русский лазутчик?
— Да.
— Как же я могу ему помочь? А моя присяга? А честь мундира? Нет, видно, вы сошли с ума, если явились ко мне с таким предложением! Единственное, что я могу для вас сделать, это никому не передавать нашего разговора. А теперь уходите!
Саша-Батырь, не понимая ни слова из сказанной речи, догадался, что Жак отказывает. Он взял руку француза в свою огромную ладонь, дружески сжал её, заглянул в глаза и сказал по-русски:
— Жак! Товарищ! Очень надо!
Фланкёр смешался. Два больших человека сидели плечо к плечу и смотрели друг на друга. Наконец сержант-майор воскликнул жалобно:
— Но присяга!
— Жак, — ровным голосом начал Ахлестышев. — Представьте себе, что в ваш уютный родной город Баккара пришли русские завоеватели. Они сожгли город, ограбили его жителей, изнасиловали женщин, осквернили храмы… И не уходят, продолжают свои бесчинства. Что бы лично вы, господин Анжильбер, тогда делали?
— Начал бы резать ваших по ночам, — твёрдо ответил француз.
— А как вы думаете, чем по ночам занимаемся мы с Сашей?
— Тем же самым; я давно об этом догадываюсь.
— Оглянитесь вокруг себя, посмотрите, что вы сотворили с Москвой. И ответьте, положа руку на сердце: мы правы?
— Да, — глухо сказал Жак. — Мне стыдно за наше войско, оно сделалось стаей диких зверей. И не мне одному стыдно…
— Так помогите нам спасти товарища. Даю слово, что мы никого из ваших при этом пальцем не тронем!
Француз впился глазами в русского.
— Нашей крови не прольётся?
— Слово дворянина.
— Это хорошо… Что я должен сделать?
— Завтра в десять утра вместе с Кулевриной подъехать в экипаже к дому на Остоженке. Тому, где вы хлопотали за Мортиру… Помните?
— Да. Как она, кстати? Славная душа!
— С Мортирой всё в порядке. Надо взять её в коляску и отвезти девушек на Пречистенку. Там они пересядут в другой экипаж, а вы можете покататься. Через два часа на том же месте вам вернут обеих дам.
— И всё?
— Нет. Если на другой день вас спросят, чем вы занимались эти два часа, скажете: любовью с Мортирой Макаровной. И она никуда не отлучалась.
— А чем прекрасная Мортира будет заниматься эти два часа на самом деле?
— Отвлекать караул.
— Вы бессердечный человек, Пьер! Что, если её схватят?
— Меня расстреляют, а её, скорее всего, отпустят.
Жак осёкся.
— Ну, мы договорились? — спросил Ахлестышев.
— Да. Помните — вы дали слово, что никто из французов не пострадает во время побега!
— Разумеется. Не устроим же мы резню в Кремле! Всё будет сделано тихо.
Простившись с Жаком, друзья отправились дальше. Теперь их путь лежал в Волчью долину. Придя в родную слободу, налётчик первым делом ввалился в пивную и крикнул с порога:
— Где Тетей?
— На делопроизводстве, — ответили вардалаки.
— Живо его сюда!
Ребята побежали исполнять приказание. Через полчаса комендант слободки явился. Обнялся с Батырем, поручкался с их благородием и спросил досадливо:
— Чё случилось-то? От такого хабара оторвали…
— Потом довершишь, — строго ответил главный вардалак. — Скажи: у нас в дуване[71] деньги есть?
— Эх-ма… — взялся за бороду Тетей. — А сколько надо?
— Косуху рыжиков[72].
— Косуху?! — ахнул налётчик. — Побойся бога, Лександра Калиныч! У меня, чать, не Монетный двор!
— Так есть или нет?
— А когда надо?
— Прямо сейчас.
Комендант сделал было отчаянное лицо, но Саша пресёк спектакль.
— Это для скупа. Талыгая нашего нужно отначить[73]. Ну? Есть?
— Шут его знает… А финаны[74] не сойдут?
— Нет.
— А…
— Неси, что велю!
Тетей ушёл и скоро вернулся с крепким холщовым мешком.
— Вот. Рыжьё я отдельно складывал.
— Вываливай на стол.
Ахлестышев с Батырем начали разбирать груду золота и сразу запутались. Монеты были самого разного достоинства: простые и двойные червонцы, пятёрки и десятки, лобанчики, наполеондоры, прусские марки, австрийские талеры… Попалось даже несколько редких двухрублёвых монет Екатерины Первой! Больше всех в мешке оказалось империалов нынешнего царствования. Их и стали отбирать, складывая в столбики по десять штук. Соорудили сто таких столбиков и ссыпали в кожаный мешок. Тетей стоял рядом и скорбно наблюдал за происходящим.
Завязав кошель, Саша объяснил товарищу:
— Иначе того офицера стрельнут.
— А возврат сорги предусмотрен, али как? — желчно поинтересовался комендант. — Офицеров на свои кровные начали уже выкупать… На это, чай, православный царь есть! У него казна поболе нашей будет!
— Из моего слама[75] забирай, пока не восполнишь.
— Вот! — Тетей сделал неприличный жест. — Я тоже понятие имею! Поровну будем перед обществом долг нести. Запишу на тебя пять сотен, и на себя пять сотен. Ребятам объясню.
— Чего ж тогда скандалишь? — удивился Батырь.
— А ты хотел косуху рыжиков запросто так получить, без выговора? — ухмыльнулся старый головорез. — Нет, побраниться-то надо маненько…
Все трое выпили водки за удачу опасного предприятия, и партизаны отправились к себе. Поскольку они несли крупную сумму, Тетей выделил им в конвой шестерых вардалаков, что видом пострашнее. Завидев такой эскорт, французы почтительно расступались.
Занятый хлопотами, Пётр заснул лишь под утро. На душе у него было спокойно: после молитвы в храме он уверовал в успех. Через три часа каторжника разбудили. В подвал спустился седобородый старичок с большим узлом в руках. Это был гримёр крепостного театра Апраксина, что на Знаменке, лучшего из помещичьих театров Москвы. Каторжника усадили под лампу и старик начал над ним колдовать. Опытной рукой гримёр преобразил Петра. Рыжий парик с вызывающим коком хорошо дополнили усики в стиле карточного шулера. Старик тонко прорисовал веснушки на лице и даже на кистях рук. Нарыжил тонкой кисточкой брови и ресницы, осмотрел внимательно, что получилось, и сказал:
