Тайна Моря - Стокер Брэм

— Это мой дом! — быстро парировал он, и его смуглое лицо залилось краской.

— И снова странно! — сказал я. — Когда миссис Джек сняла замок, в ее договоре не было ни слова о праве хозяина входить тайно! Напротив, посещения были строго оговорены.

— Человек имеет право входить в собственный дом, когда и как сочтет нужным, и защитить собственность, украденную у него чужаками!

Последние слова он бросил с таким нескрываемым желанием задеть меня, что я насторожился. Очевидно, он пытался меня разозлить, как я разозлил его. Я же решил впредь не давать волю чувствам, что бы он ни говорил.

Ответил я с напускным раздражением:

— В законе прописаны все средства против преступлений. И он, сколько мне известно, не позволяет втайне входить в дом, сданный другому. В договоре подразумевается мирное проживание, если только отдельно не указано право вторжения.

— Мой агент не имел права сдавать замок без этой оговорки, — ответил с презрением он.

— О, вот только он сдал, и по закону мы связаны действиями наших агентов. Facit per alium [51] — такова максима закона. Что до кражи, то знайте, что всю вашу собственность в Кроме не трогали и пальцем. Бумаги, которые вы потребовали, остались в книге, а книга осталась на полке, куда вы сами ее и поместили. За то поручится миссис Джек.

Он промолчал; а поскольку факты требовалось проговорить между нами до конца, я продолжил:

— Правильно ли я понимаю, что в свой ночной визит вы прочитали личные бумаги на столе в библиотеке? Я, кстати, предполагаю, он был ночным?

— Да.

— Тогда, сэр, — теперь я говорил резко, — кто тут виновен в краже? Мы — мисс Дрейк и я — нашли те бумаги по случаю. Если хотите знать, они лежали в дубовом сундуке, который я приобрел на аукционе на улице Питерхеда. Мы заподозрили в них шифр и трудились над ним, пока не раскрыли тайну. Вот что сделали мы — мы, даже не знавшие вашего имени! А что же сделали вы? Пришли как званый гость, с разрешения, в дом, снятый добропорядочными незнакомцами. Там узнали свои утраченные бумаги. Мы их вам вернули. После этого законы чести требовали раскрыться перед нами. Вы спросили, узнали ли мы секрет сокровища? Нет! Вы ушли, а вернулись аки тать в нощи и украли наш секрет. Да, сэр, это вы — вор! — Он в возмущении вскинул руку. — Тогда это был наш секрет, не ваш. Переведи вы тайнопись сами, были бы в своем праве, и мне было бы нечего вам предъявить. Мы предложили вам забрать книгу с собой — вы отказались. Очевидно, вы не знали всего секрета сокровища. Признаю, вы знали о самом существовании секрета и сокровища, но ключ к нему, добытый нашим трудом, вы украли!

— Сеньор! — Его голос, преисполненный всего наилучшего и наиблагороднейшего в человеке, не допускал возражений. — Де Эскобан не потерпит подобных обвинений, а тот, кто их делает, в конце концов расплатится своей жизнью!

Тут он вдруг прервался, и про себя я радовался его внезапному молчанию: хоть мне и хотелось наказать его за обвинения Марджори в воровстве, я вовсе не стремился к дуэли. Впрочем, я был твердо намерен продолжать, поскольку ни при каких обстоятельствах не допустил бы грязных намеков в адрес своей бесподобной жены. Думаю, его внезапная пауза обозначала размышления, а размышления обозначали мирное разрешение ситуации.

И все же я не унимался:

— Я рад, сэр, что вы не привычны к таким обвинениям; верю, вы не привычны и к тому, чтобы их заслуживать!

К этому времени он снова обрел спокойствие — ледяное спокойствие. Удивительно, с какой скоростью и с каким размахом качался маятник его характера между гордостью и страстью. Вдруг он снова улыбнулся — все той же смертоносной жуткой улыбкой, которую воображал признаком откровенности.

— Вижу, я наказан справедливо! Я первый и заговорил о воровстве. Сеньор, вы показали мне, что я не прав. Мои извинения той доброй даме, что проживает гостьей в моем доме, и той патриотичной, что его украшает. Теперь позвольте заметить, раз теперь мой черед оправдываться, что уж вы, с таким мастерством раскрывший тайну той книги, которую я прочитал только что, знаете, как никто другой, что я обязан любой ценой защитить свое поручение. Вопреки себе я скован долгом — долгом, без радости перенятым от мертвых. Не я так решил — и все же я скован даже крепче того, кто решил. Я стою между законом и честью, между жизнью и смертью, беспомощный. Сеньор, будь вы сами на моем месте, поступили бы иначе? Поступили бы иначе, зная, что существует загадка, которую вы не имели и надежды разгадать — настолько давно был украден или утрачен ее тайник. Поступили бы иначе, зная и то, что другие — допустим, случайно и без злого умысла — уже совершили открытие, насмехаясь над вашими надеждами и перечеркнув долгую службу, которой посвятили себя без остатка десять поколений мужчин? Не пришли бы и вы в ночи разузнать все, что можно? Разузнать самому, между прочим! И не поступила ли бы точно так же та патриотичная дама, для которой ничто не сравнится с преданностью своей стране, которую она ценит так высоко?

Пока он говорил, я размышлял. С притворным неведением для нас обоих было покончено: ему было известно наше знание о тайном поручении, а нам было известно, что это известно ему. Но о чем он еще оставался в неведении, так это о том, что мы нашли и сокровище. Ни к чему было вести гипотетические споры о нравственности. Конечно же, он прав: если бы я или Марджори считали себя скованными столь тяжким долгом, мы поступили бы так же.

Отвечая, я поклонился:

— Сэр, вы правы! Любой, имея такой долг, поступил бы как вы.

— Сеньор, — поспешил он вставить, — благодарю вас от всей души!

Бедняга — в тот момент я его жалел. Внезапный проблеск радости в его лице показал, в каком аду он жил в последнее время. Это мгновение словно стерло все его ожесточение, и дальше он заговорил уже по-другому:

— А теперь, сеньор, коль вы так порадовали мое сердце располагающей честностью, позвольте вновь просить о вашей доброте. Поверьте, подобное я делаю и вынужден делать не по собственной воле, а из несгибаемого чувства долга; до недавнего времени моя жизнь была совсем другой — о, насколько же другой! Вы сами знаете чувство чести; как и я, вы человек светский, и мы можем пожертвовать чем угодно, кроме чести. Так не могли бы вы поспособствовать мне в исполнении моего поручения? И пусть отныне между нами воцарится мир.

Он нервно следил за каждым моим движением.

Я ответил:

— Боюсь, я вас не понимаю.

Он в явном смущении продолжал:

— Простите, если я снова оплошаю, но я обязан объясниться. Мне очевидно, что в нынешний век науки ничто не останется скрытым, стоит найти ключ. Вам уже так много известно, что я обязан исходить едва ли не из того, что клад уж найден. А где я тогда? Что я? Человек, предавший поручение. Допустивший постороннее вмешательство и тем опозоривший себя! Еще мгновение, сеньор, и я закончу. — Он заметил, что я хочу заговорить. — Не столько сокровище я ценю, сколько само поручение. Если бы я только мог исполнить поручение, пожертвовав всем своим имуществом, сделал бы так с радостью. Сеньор, вы еще свободны. Вам нужно лишь отказаться от своих поисков. Это не ваш долг — а следовательно, отказавшись, вы не поступитесь честью ни в коей мере. Я обещаю — и, о сеньор, молю, имейте терпение, чтобы не оскорбиться, — я отдам в таком случае все, что имею. Отдам с радостью! Так я оправдаю оказанное моему Дому доверие и пойду по миру пусть и нищим, но зато свободным — свободным! О! Погодите, сеньор, задумайтесь. Я богат — по мирским меркам. Мои предки обладали огромным состоянием — уже в то время, когда великий Бернардино отдал свой корабль королю. И три века все были благоразумны и их состояние прирастало. Нам принадлежат обширные поля, великие леса, множество замков, целые горные кряжи еще не тронутых природных сокровищ. Морские порты и деревни, и всюду их обитатели счастливы и довольны. Я — последний из своего рода. Наследовать некому, а потому я свободен в этом обещании.