Тайна Моря - Стокер Брэм

Испанец тут же заговорил:

— Сэр, приношу свои извинения! Я бы очень хотел потолковать с вами наедине, и как можно скорее. Простите, что тревожу вас, но это дело такой важности — по крайней мере, для меня, — что я решился на подобное вторжение. В гостинице я узнал, что вы удалились сюда, и с этой доброй дамой в провожатых, немало мне рассказавшей, нашел вас. — Говоря о Гормале, он встал в полуобороте и указал на нее. Она ловила каждое наше движение с кошачьим любопытством, но, как только разговор зашел о ней, на ее лице сгустились тучи и она двинулась прочь. Испанец продолжил: — То, что я имею сказать, — секрет, и я хотел бы остаться с вами наедине. Можно ли мне войти к вам или вам — ко мне? Я имею в виду не свой замок Кром, а дом в Эллоне, где я остановился, покуда не изволят съехать сеньора Джек и ее достославная патриотка.

Его манеры были серьезны и учтивы, а вид столь благороден, что я нашел почти невозможным ему не доверять, хоть в моей памяти и промелькнул его мрачный огнеглазый лик в Кроме, так явно напомнивший покойного испанца с живым взглядом ненависти в процессии привидений из вод Скейрс. Так или иначе, решил я, не повредит его выслушать; в конце концов, «предупрежден — значит вооружен» — золотая апофегма, когда имеешь дело с врагом. Я жестом пригласил его в дом — он сурово поклонился и вошел. Закрывая за нами дверь, я заметил, как к дому споро подкрадывается Гормала с нетерпением на лице. Очевидно, ей хотелось быть поближе, чтобы увидеть — и по возможности услышать — как можно больше.

Когда я открывал перед доном Бернардино дверь кабинета, внезапный взгляд внутрь в тусклом свете, падающем сквозь щели в ставнях, изменил мои планы. Эту комнату я превратил в гардеробную Марджори, и повсюду на спинках стульев сушилась одежда, в которой она спускалась в пещеру. Были на столе и ее туалетные принадлежности. Я почувствовал, что пускать туда незнакомца нетактично по отношению к моей жене, к тому же в какой-то мере это даст врагу подсказку о нашем секрете. Со спешным извинением я закрыл дверь и пригласил гостя в столовую в другом конце коридора. Предложив сесть, я подошел к окну и раздвинул шторы, чтобы пролить свет. Отчего-то на свету я чувствовал себя спокойнее — и думал, что он позволит узнать больше, чем тусклые сумерки зашторенной комнаты.

Повернувшись, я увидел, что испанец все еще стоит лицом ко мне. Он словно сознательно держался неподвижно, но я видел, как его глаза под длинными черными ресницами так и рыщут по комнате. Я машинально проследил за его взглядом и увидел пугающий беспорядок. Большой камин набит выгоревшим пеплом, стол заставлен немытыми чашками да тарелками, поскольку мы не прибрали за собой после ночи в пещере. На полу неопрятно свалены ковры и подушки, и в душной атмосфере давали о себе знать застоявшиеся объедки на столе. Я двинулся было, чтобы раскрыть окно и проветрить, как вспомнил, что у стены снаружи наверняка дежурит Гормала, у которой ушки на макушке, и ловит каждое наше слово. И вместо этого я извинился за беспорядок, сказав, что сидел здесь взаперти несколько дней, работая над книгой, — этим же я оправдывал периоды своего одиночества в гостинице.

Испанец с торжественной любезностью поклонился и уверил, что в извинениях нет нужды. Если что-то и неладно — хотя он этого не видит, — то все недостатки унесла и проглотила та волна благородства, захлестнувшая его, когда я разрешил войти в дом, и все в таком духе.

Затем он посерьезнел и перешел непосредственно к делу.

Глава XL. Исполнение поручения

— Сеньор, вам может быть интересно, зачем я здесь и почему желаю говорить наедине и втайне. Вы видели меня только в доме, где, хотя он принадлежит мне по праву рождения, господствовали дамы, ввиду своей национальности и давления войны оказавшиеся — увы! — моими врагами. К вам это не относится. Наши народы живут в мире, не существует и личных причин, почему нам не вести себя дружески. Я пришел к вам, сеньор, поскольку почувствовал, что вы рыцарь. Вы умеете хранить тайну, вы знаете высшие требования чести и долга. Простолюдинам это не дано, а для дорогих дам, пусть и с их собственным чувством чести, обязанность играет не ту роль в жизни, что у нас, отнюдь! Для нас обязательства выше и важнее жизни. Мне незачем рассказывать вам о тайном долге моей семьи, поскольку знаю, что все это вам уже известно. Вы раскрыли секрет папского сокровища и долга моего Дома беречь его и вернуть. О да, это я знаю точно, — прибавил он, увидев, что я хочу заговорить. — Разве не видел я в ваших руках ту давно утраченную часть книги!

Здесь он замолчал и сощурился: какая-то мысль об опасности напомнила ему об осторожности. Я тоже хранил молчание: мне хотелось подумать. Если только я не превратно понял, он только что сделал поразительное признание, выдавшее его с головой. При единственной нашей встрече он объяснил, что найденные мной страницы — из книги в его библиотеке. Мы и в самом деле намекнули, что в тех знаках может крыться шифр, но тогда он этого не подтвердил. И уж точно ничем не показал своей уверенности в том, что мы раскрыли секрет. Как же он узнал — или на каком основании предположил, — что мне все известно? Момент был каверзный. Промолчи я — и он принял бы свой вывод за истину, а тогда я мог бы уже ничего не узнать о его цели. И я заговорил:

— Прошу прощения, сэр, но вы предполагаете с моей стороны знание некой тайной истории вашей семьи и папских сокровищ, а объясняете это лишь тем, что видели в моих руках книгу, часть которой давно утеряна. Правильно ли я понимаю, что если где-то существует — или может существовать — секрет, то подозревающий о нем непременно его знает?

Буравящий взгляд испанца сощуривался все ýже и ýже, пока зрачки не стали как у кота в темноте — узкая щелка пещеры, где пылает пламя. Добрых полминуты он пристально всматривался в меня, и не скрою, что я смутился. Тут он имел превосходство. Ведь я знал, что сказанное им — правда: я знал секрет спрятанного сокровища. Он каким-то образом раскрыл степень моих знаний. До сих пор он говорил только правду, я же увиливал — и нам обоим это было известно! Тут он заговорил, словно решившись вести дело прямо и откровенно. Как же странно было слышать эту откровенность испанца:

— Зачем ходить вокруг да около? Я знаю, вы знаете, и мы оба знаем, что знает второй. Я прочитал то, что вы писали о секрете, почерпнутом с шифрованных страниц свода законов.

При его словах передо мной встали все подробности его визита в Кром. Тогда он видел только печатные страницы с шифром, он не мог видеть моей расшифровки, лежавшей на столе перевернутой. Мы скрыли ее, услышав, что кто-то идет.

— Значит, вы побывали в замке снова! — вырвалось у меня.

Моей целью было смутить его, но я ничего не добился. За его угрюмой откровенностью таилась несгибаемая целеустремленность, защищавшая от любых сюрпризов.

— Именно, — произнес он медленно и с улыбкой, обнажившей оскал, точно у волка перед Красной Шапочкой.

— Как странно, мне в Кроме об этом не рассказывали, — произнес я словно самому себе.

— Они и не знали! — ответил он. — Во второй раз я навестил родной дом дорóгой, не известной никому, кроме меня.

И снова показались его клыки. Он знал, что признаётся в дурном, но решил держаться до конца, тем самым проявив жестокость, скрывавшуюся за его силой. Словно в этот миг о себе дал знать его родовой инстинкт. Некогда Испания находилась в руках мавров, и теперь в благороднейших из старых семей течет черная кровь. В Испании это не считается пятном позора, как на Западе. Эта древняя дьявольщина, от которой происходят дикарство и худу [50], так и блеснула в сумрачной улыбке воплощенной мятежной решимости. Это-то и позволило мне застичь противника врасплох — ударить по его сложному характеру так, чтобы одна половина предала вторую.

— Как странно! — сказал я, вновь словно самому себе. — У цивилизованных людей втайне прийти в чужой дом считается преступлением!