Тайна Моря - Стокер Брэм

Осторожно взглянув в переднее окно, в растущем утреннем свете я увидел Гормалу — все еще на краю утеса, неподвижную и явно спящую.

Ненадолго прилег и я и дремал, пока не стало совсем светло. Затем, после холодной ванны и чашки горячего чая, я отправился в Кром, подгадывая свое прибытие к раннему завтраку.

Меня встретила миссис Джек, лучась улыбкой. Так она была добродушна, так откровенно рада меня видеть, что я не удержался и поцеловал ее. Это ничуть ее не смутило — казалось, мой поступок ее тронул и вызвал улыбку. Затем вошла сияющая Марджори. Она приветствовала меня улыбкой и тоже приязненно поцеловала миссис Джек. Затем удостоила поцелуем и меня, и от радости в ее глазах мое сердце запело.

После завтрака она села на подоконнике с миссис Джек, а я подошел к камину закурить сигарету. Стоя спиной к огню, я любовался Марджори: каким же удовольствием было видеть ее.

Наконец она сказала миссис Джек:

— Вы не испугались, когда я не вернулась позапрошлой ночью?

Пожилая дама кротко улыбнулась и ответила:

— Ничуть, дорогая моя!

Марджори поразили ее слова.

— Почему же?

Добрая старушка посмотрела на нее нежно и серьезно:

— Потому что я знала, что ты со своим мужем — а для юной леди нет ничего надежнее. И — о! — дорогая моя, я не могла этому нарадоваться; а то я уже начала тревожиться и чуть ли не печалиться из-за тебя. Негоже, неестественно двум молодым людям, как вы с мужем, жить порознь.

Отвечая, она взяла руку Марджори в свои и с любовью ее поглаживала. Марджори отвернулась от нее, а бросив на меня взгляд из-под ресниц, и от меня тоже. Миссис Джек продолжала свою серьезную и нежную нотацию для девушки, которую так любила и которую вырастила. Так не мать поучает дитя — так пожилая женщина дает совет молодой:

— О! Марджори, дорогая моя, когда женщина берет себе мужа, она отдает себя. Это и правильно, и к лучшему для нас, женщин. Как нам приглядывать за мужчинами, если все время думать о себе! А пригляд за ними нужен, уж поверь моему опыту. Ведь они всего лишь мужчины, голубчики наши! Твое воспитание, дитя мое, не привило тебе потребности в них. Но ты бы сама все поняла, если бы в детстве побывала на равнинах и в горах, как я, если бы утром, провожая папу, или брата, или мужа, не знала, увидишь ли их вечером снова — или увидишь только, как их принесут. А потом, когда окончена работа, или стычка, или что бы то ни было, и смотришь, как они возвращаются домой грязные, потрепанные и голодные, а то и больные, и раненые — в мое время индейцы наделали много бед со своими старыми добрыми луками и новыми скверными ружьями, — где еще нам быть? Или что за женщины мы были бы, если б не приготовили все к их возвращению! Моя дорогая, полагаю, ты уже знаешь, что мужчина — это дело очень хорошее. Пускай он бывает сердитым, или властным, или неприятным, если на него вдруг что найдет, но все-таки он мужчина, за что мы их и любим. Я уже гадала, есть ли в тебе женские чувства, когда наблюдала, как ты день за днем отпускаешь от себя мужа и не пытаешься удержать, не идешь за ним, как делали в мое время. Уж поверь, странной показалась бы девушка в Аризоне, что, обручившись в церкви, отпускала бы вот так своего мужчину. Право, дорогая моя, я полночи не сплю в молитвах за вас обоих, благодаря Бога, что Он послал тебе такое счастье, как истинная любовь, когда тебе могли бы пустить пыль в глаза и воспользоваться твоей слабостью те, кто гонялся за твоим наследством. И когда в полумраке рассвета я заглянула к тебе и увидела, что ты не пришла, — право, я только вернулась на цыпочках к себе в постель и заснула счастливой. И была счастлива весь день напролет, зная, что счастлива и ты. А вчера ночью я просто сразу легла и уж не утруждалась тем, чтобы слушать, идешь ты или нет; я уже отлично знала, что дома тебя не будет. Ах! Дорогая моя, ты поступила правильно. Мало того, что теперь желания мужа — твои желания, раз вас стало двое. Но женщина обретает истинное счастье, лишь когда расстается со всеми своими желаниями и думает только о муже. И помни, дитя мое: разве ж это жертва — уж мы в мое время точно так не думали, — если женщина угождает любимому мужу, разделив с ним его дом.

Я слушал пожилую леди, переполняясь сильным чувством. Каждое ее слово казалось истиной в последней инстанции, и невозможно было усомниться в ее глубокой, искренней любви и в доброте ее намерений. Мне было страшновато взглянуть на Марджори, чтобы ненароком не смутить ее; я тихо отвернулся к камину, облокотившись на полку, и тайком смотрел в старое овальное зеркало над нею. Марджори сидела, не отнимая руки у миссис Джек. Ее голова была склонена, и шею и руки заливала краска, говорившая громче слов. Я чувствовал, что она молча плачет — или очень к этому близка, — и ком встал у меня в горле. Настал один из переломов в ее жизни. Так я почувствовал, и знал, что это правда. Все мы, как говорят шотландцы, dree our own weird [47], и эту битву с собственной душой Марджори должна была выдержать одна. Мудрые слова пожилой женщины звучали словно трубный призыв долга. Марджори столкнулась с ним лицом к лицу и теперь должна была рассудить все для себя сама. Я не мог ей помочь даже со всей своей любовью. Я молча стоял, боясь вздохнуть, чтобы не потревожить и не отвлечь ее. Я пытался вовсе стушеваться и несколько минут не глядел даже в зеркало. Пожилая дама тоже знала цену молчанию и сидела неподвижно: ее платье — и то не шуршало. Наконец я услышал вздох Марджори и взглянул в зеркало. Ее положение не изменилось, она разве что подняла голову — и по ее гордой стати я видел, что она снова владеет собой. Лицо она все еще прятала; и в ее прелестном голосе еще звенели слезы, когда она нежно обратилась к миссис Джек:

— Спасибо, дорогая. Я так рада, что вы говорили со мной с такой открытостью и любовью.

Я видел по движению ее рук и по побелевшим костяшкам, что она стискивает пальцы компаньонки. Затем, немного погодя, она молча поднялась и, по-прежнему пряча взгляд, тихо выскользнула из комнаты в своей изящной манере. Я же не шелохнулся: я чувствовал, что больше ее порадую, храня молчание.

Но — о! — за ней отправилось мое сердце.

Глава XXXIX. Нежданный гость

Желая прикрыть уход Марджори, я несколько минут беседовал с миссис Джек о пустяках с той беспечностью, какую только мог на себя напустить. Не имею ни малейшего представления, о чем мы говорили, — только знаю, что славная старушка сидела и улыбалась мне, задумчиво поджав губы, и продолжала вязать. Что бы я ни сказал, она со всем соглашалась. Больше всего меня подмывало пойти за Марджори и утешить ее. Я видел, что она в смятении, хотя и не знал его силы. Но я терпеливо ждал, не сомневаясь, что, когда пожелает, она либо придет сама, либо пошлет за мной.

Вернулась она, должно быть, очень тихо, чуть ли не на цыпочках, поскольку я не слышал ни звука, когда увидел ее в дверях. Она поманила меня, но так, чтобы этого не заметила миссис Джек. Я уже хотел было тихо последовать за ней, но она предостерегающе подняла пять пальцев, и я понял, что сперва должен выждать пять минут.

Я тихо ушел, гордый тем, что миссис Джек не заметила моего ухода, но, задумавшись потом, пришел к выводу, что тихая пожилая дама знала намного больше о том, что творится вокруг, чем казалось. Не раз я с тех пор вспоминал ее наставление Марджори об обязанностях жены.

Марджори я нашел, как и следовало ожидать, в женской комнате. Когда я вошел, она смотрела в окно. На миг я заключил ее в объятья, и она положила голову мне на плечо. Затем отстранилась и жестом пригласила сесть в большое мягкое кресло. Когда я устроился, сама она взяла небольшой табурет и села у моих ног. Так мне пришлось смотреть на нее сверху вниз, а ей на меня — снизу вверх. Часто, часто потом я вспоминал, что за картину она собой являла во всей своей нежной и изящной простоте. Хорошо это помню, ибо потом многими мучительными часами каждый пустяк того дня, даже самый мелкий, гравировался в моей памяти. Марджори облокотилась одной рукой на мой подлокотник, а вторую руку вложила в мою нежным доверчивым жестом, растрогавшим меня до глубины души. После того как мы попали в беду двумя ночами ранее, она была со мной очень, очень добра. В моем отношении к ней не осталось ничего эгоистического, лишь настолько чистая любовь, насколько это возможно мужчине. Ей хотелось поговорить: я видел, как тяжело ей это дается, как вздымается ее грудь, словно ныряльщик делает глубокие вдохи перед погружением.