Иван Дроздов - Горячая верста
И пока длился простой, многое вспомнили фронтовики. И затем уж, когда о стане говорили, то, как летчики, понимали друг друга с полуслова.
За первой была вторая и третья встреча. И все на стане. Министр теперь знал Лаптева и как старшего оператора. Верил каждому его слову.
«Да-а, — глубоко вздыхал Павел, возвращаясь мыслями к совершившемуся факту. — Не пригласил».
И опять о Вадиме. Нет, на подлость Вадим не пойдет. Что угодно, только не подлость.
В здание министерства вошел к началу рабочего дня. Секретарша встретила приветливо, но… развела руками.
— Болен Василий Васильевич.
Лаптев оглядел телефоны, кивнул на них: — Позвонить можно? И, видя нерешительность секретарши, улыбнулся ей, сказал: — Не бойтесь. Ругать не будет.
Позвонил. И когда представился, спросил о здоровье, министр ему обрадовался.
— Лаптев? Ты?.. Что у тебя за дело?.. Приезжай ко мне, выложишь с глазу на глаз.
Через час машина остановилась у ворот дачного городка. Подъехали к небольшой зеленой даче. К крыльцу из леса вилась асфальтированная тропинка, двери выкрашены свежей краской, на окнах белые занавески.
На крыльце появился хозяин. Он заметно прихрамывал, но бодрился, делал вид, что боль невелика и не стоит внимания.
— Два раза в год открывается рана, — заговорил министр, желая, видимо, успокоить Павла, который с тревогой посматривал на его больную ногу. — Весной и вот… в начале зимы. Ну да ладно. Выкладывай: какая причина привела ко мне? Знаю: без дела, за здорово живешь, не пожалуешь.
— Точно, Василий Васильевич, дело есть, и серьезное.
Министр слушал Лаптева внимательно, не перебивал, ничем не высказывал своего отношения к его словам. Он лишь изредка взглядывал на Павла, и в глазах его Павел улавливал чуть заметную озорную смешинку. А когда Павел закончил свой рассказ, министр несколько минут шел молча, на лбу его теснились морщины, выдавая тревогу и озабоченность.
Спросил:
— Ты уверен в проекте Фомина?
— Уверен!
— Ты разве знаешь проект?
— Не знаю, Василий Васильевич.
— А говоришь, уверен.
— Я человека знаю. Фомина Федора Акимовича. И стан его знаю. Не может он глупую идею предлагать. Сердце мое чует — не может!
— Вот за то я тебя, Павел Иванович, и люблю, что не одним ты рассудком живешь. И сердце нам надо слушать, оно не подводит, всегда правду скажет. Фомин — человек, он на виду у всего народа. А новый его проект революцию в металлургии начинает.
— Я только слышал, много средств его конвейер потребует. Найдутся ли у государства?
— Надо найти. Наше государство с первых лет рождения своего дальнозоркостью отличалось. И на этот раз государство поймет Фомина.
Не заметили, как подошли к даче. Вошли в небольшую гостиную, в углу стоял телевизор, у стенки диван, а посредине стол с фарфоровой вазой и цветами. Чистые неброские занавески, картины в новых рамках, свежая покраска подоконников, дверей — каждый предмет на месте, и в то же время нежилой, не согрет любовью хозяйкиных рук, ничего не скажет о характере хозяина, его привычках и пристрастиях.
— Казенная? — спросил Павел, кивнув на стены.
— Редко бываю тут. Душу не греет. А ты себе ничего не спроворил? Домик садовый или ещё какой?
— Нет, Василий Васильевич, руки не дошли.
Министр подсел к тумбочке с телефоном, набрал номер. Неторопливо, раздумчиво говорил в трубку: — Когда вы собирались?.. Так, хорошо. И Фомин был?.. Хорошо. А «Молния»?.. Стенная газета, да… Она должна в цехе висеть, а как у вас очутилась?.. Не у вас, у него… Ну ладно, как у него очутилась?.. Ага, фотокопия. Кто–то же старался, снимал, проявлял, печатал… А-а, вам не пришло в голову подумать обо всем об этом? Нет?.. Хорошо. Ладно. Что же вы решили?.. Да нет, не надо мне предисловий и комментарий. Вы главный специалист, председатель Совета, мне надо знать ваше мнение. Да, мнение совета и ваше личное…
Министр зажал трубку, сказал Лаптеву:
— Извини! Я сейчас закончу.
И продолжал разговор по телефону:
— Хорошо. Ясно. Мнения у вас нет. И не было, насколько помню.
Министр сидел, повернув лицо в сторону, и Павел видел лишь его правую щеку и шрам на ней. Время затянуло метину войны, но не стерло её совсем. По мере того как Василий Васильевич разговаривал по телефону, бескровное лицо министра начинало краснеть, и шрам выделялся резче.
Павел, проводя рукой по волосам, думал: «Человек болен, а я к нему с делами». Но, вспомнив, какие это важные дела, успокаивался, старался по отрывочным фразам уловить суть разговора.
— Легко живется вам, товарищ главный специалист, — продолжал министр, — легко, говорю. Только вот обо мне вы не подумали. Каково мне будет без вашей рекомендации. Или ваше правило применить: в кустах отсидеть?.. А дело?.. Дело, я вас спрашиваю! — возвысил голос министр. И бросил трубку. Дрожащими руками вынул из кармана платок, вытер проступивший на красном разгоряченном лбу крупные капли пота. Кинул на Павла быстрый извиняющийся взгляд, сказал:
— И откуда у молодого тридцатипятилетнего человека дрожь в коленках?.. Фу, как противно!..
Открыл дверь в другую комнату, крикнул кому–то:
— Нам бы на стол чего–нибудь! И, подойдя к Лаптеву, сев рядом с ним на диване, заговорил спокойнее:
— Да, жизнь сурова. В отношениях с людьми не одна только доброта нужна, но и строгость. Слабости много в человеческой натуре. А слабость при иных обстоятельствах подлостью оборачивается. Это уже опасно. С подлостью надо бороться как со злом социальным. Я так думаю. Но, может, я не прав? Как тебе подсказывает твоя рабочая совесть?
Павел не сразу ответил министру. Вспомнился ему воздушный бой в небе над Сталинградом, дезертирство с поля боя Бродова. И Шоту Гогуадзе, гремящего по асфальту на роликовой тележке, вспомнил. Сказал Павел: — Я ещё когда рабочим не был, а цену человеческой подлости узнал. Видел, Василий Васильевич, как один человек за подлость другого расплачивался.
И встревоженно повернулся к министру:
— Вы меня извините, Василий Васильевич. Не хотел доставлять вам беспокойство.
— Нет, нет, Павел Иванович! Это хорошо, что ты приехал. Ты и мне бодрости прибавил, воодушевил меня. В другой раз подумаешь о проекте Фомина и поползут сомнения: дадут ли денег, пропустят ли, утвердят ли?.. В таких делах министерство не последняя инстанция. Правда, наше мнение тут важно. И, может быть, самое важное. Но… есть и другие инстанции. А тут столько денжищ нужно, что иной раз оторопь берет: не дадут!
Он обнял Павла за плечи, заговорил голосом, в котором слышались и вопрос и просьба:
