Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

— Но они же уже есть! — перебил Кадмос.

— Но без канатов! Они бесполезны! Боги, что теперь будет? Если они ворвутся в порт…

— Надо закрыть вход! — воскликнул Макасс. — Собрать все суда, какие есть в порту, все рыбацкие лодки, все чаны и бочки, наполнить камнями и затопить у входа!

Он осекся, поймав возмущенный взгляд дочери. Конечно, это можно сделать. Это защитит город от атаки флота, но… это также сделает невозможным выход в море собственного, с таким трудом строящегося флота! Сделает невозможным подвоз с моря, уничтожит торговлю. Сколько же трудов, сколько времени понадобится, чтобы расчистить такой заваленный вход, чтобы поднять из глубин затопленные, тяжело груженые суда?

— Это невозможно! Это гибель! — пробормотал Кадмос.

Все трое с минуту сидели, погруженные в тяжелую думу. Наконец Кадмос медленно поднялся.

— Я иду к Гасдрубалу. Может, все-таки что-нибудь придумается. Хотя бы вылить на воду масло и, когда римляне подплывут, — поджечь!

— Масла все меньше, и оно очень дорогое! — пробормотал Макасс, качая головой. — Сколько же бочек пришлось бы вылить! А еще… Ну, осторожней! — Эти последние гневные слова были обращены к рабу, который как раз входил в мастерскую, неся на плече какие-то шесты. Он так неловко разворачивался, что концом шеста зацепил прическу Керизы. А девушка в обычные дни заплетала свои длинные, пышные волосы в косу и укладывала на затылке, скрепляя лентой. Теперь лента лопнула, и коса упала на спину, достигая самого камня, на котором сидела Кериза.

В первый миг она вскрикнула от боли, машинально потянулась к волосам и застыла в этой позе. Медленно залил ее лицо густой румянец, веки опустились, в глазах заблестели слезы, но губы сжались в твердую линию решимости. Она заговорила тихо, сначала с сомнением, но после нескольких слов все смелее:

— Нужны канаты! Срочно нужны! Без них нам грозит поражение! А… а из волос они разве не подойдут?

— Самые лучшие! — фыркнул Кадмос. — Да где ж их взять? Тех нескольких десятков коней, что есть в городе, не хватит и на три каната для двух баллист!

— Я знаю! — лицо Керизы пылало румянцем. — Я знаю… Коней мало! Но нас, женщин, многие тысячи!

Последнее слово она выкрикнула с восторгом и радостью. Она подняла взгляд и посмотрела прямо в глаза любимому.

— Нас многие тысячи! А женщины Карт Хадашта славятся прекрасными волосами! О, мои вовсе не самые длинные.

— Ты, Кериза, не сходи с ума! — гневно перебил Макасс, поняв замысел дочери.

Прекрасные, ухоженные волосы — это было освященное обычаем украшение женщины, важнее девственности. Отдать девственность, пусть даже в священную ночь, в жертву Танит, было даже похвально, но остриженные волосы недвусмысленно означали позор. Лишь явным блудницам, и то самым дешевым, из портовых лупанариев, остригали волосы. А также преступницам, осужденным за особо тяжкие прегрешения.

Девушка встала, уже полная решимости. Она говорила спокойно:

— Я чувствую, что это Танит бессмертная вдохнула в меня эту мысль! Да, я остригу волосы! Я иду в город! О, я знаю, что моему примеру последуют все любящие город женщины! К завтрашнему дню будут горы волос, из которых мы совьем канаты, каких мир не видел!

— Не позволяю! — взорвался Макасс. — Остричь волосы? Как простибула! Это… это… почти святотатство! Машины-то заработают, но богов вы прогневите!

Кадмос успокаивающе положил руку на плечо старого трибуна.

— Минуточку, Макасс! Подумай! Ты сам кричал, что ради защиты города нельзя колебаться ни перед какой жертвой! Сколько уже наших мужей пало или стало калеками? А разве храмы не отдали свои сокровища? Даже священный поднос, на котором перед изваянием Танит лежал Абаддир, переплавили на шекели! Если женщины пожертвуют свои волосы, они пожертвуют то, что для них поистине дороже всего! Такая жертва не может прогневать богов! А раз она при этом может спасти город, нельзя противиться! Нельзя!

Он заметил колебание на лице старого трибуна и поспешно добавил:

— Впрочем, пусть Кериза пойдет в храм. Пусть спросит мнения жрицы Лабиту. Она мудрая женщина, она посоветует!

— Разве что так! — неохотно согласился Макасс, не переставая бормотать: — Тьфу, тоже мне выдумка! На что будут похожи девушки? Как такую любить? Да и как в толпе отличить, которая честная, а которая потаскуха? Тьфу!

Кадмос весело рассмеялся.

— Э, да что там отличать! Сколько этих, с самыми красивыми прическами, живут распутнее, чем те из лупанариев Малки! А воры? Ты узнаешь вора по виду?

— Узнаю! — с ненавистью пробормотал Макасс. — Если толстый, нарядный и напыщенный — значит, вор!

Кадмос радостно рассмеялся.

— Верно говоришь! А что до любви… Эх, я думаю, короткие волосы мне не помешают! Не в этом ведь дело, совсем не в этом! Правда, Кериза?

— Как будет угодно господину моему, — светло прошептала она, опустив глаза.

32

Достопочтенный Сихакар, верховный жрец Молоха, прибыл в закрытом лектике и в сером плаще, которым еще и прикрывал лицо. Но в присутствии Танит он отбросил скромную пенулу и вернулся к своей напыщенной, несколько нарядной надменности.

Он холодно поприветствовал жрицу и, не дожидаясь приглашения, сел, почти развалившись на изукрашенном греческом клисмосе. Борода его была тщательно завита и загущена щедрым добавлением конского волоса, так что он ее не теребил, как имел обыкновение, хотя сдерживать руки ему было явно тяжело. Он нервно барабанил пальцами по подлокотникам кресла, но говорил спокойно и уверенно:

— Я пришел, святейшая, чтобы выразить тебе мое искреннее сожаление и сочувствие! Это все же великая потеря, невосполнимая потеря! Да, есть вещи, которые нельзя обратить вспять, даже молитвой не загладить!

— Я не знаю, о чем ты говоришь! — холодно ответила Лабиту. Поведение жреца Молоха, а особенно его тон, заставили опытную и мудрую женщину быть начеку.

— Не знаешь? Как же так, чтобы ты не знала, когда весь город об этом говорит? Да тебя это должно волновать в первую очередь, ибо люди шепчут, что это явный гнев твоей богини! Богини, которую чем-то смертельно оскорбили!

— Я все еще не понимаю! — по-прежнему сдержанно ответила Лабиту.

Сихакар не сводил с нее глаз, уже не скрывая гнева.

— Скорее не хочешь понимать! Ай-ай, какая это потеря для Карт Хадашта — смерть Гидденема! В войске пал дух, сам Гасдрубал потрясен!

— Когда же ты успел узнать о настроениях рошеш шалишима? — с иронией спросила Лабиту, ибо всем было известно, что Сихакар за прежние призывы к сдаче впал в немилость и Гасдрубал не допускает его к себе.

Но тут же Лабиту пожалела о своей неосторожной иронии, заметив, как сверкнули глаза жреца.

Сихакар, однако, все еще владел собой и сделал вид, что не заметил укола.

— Да, очень жаль прекрасного Гидденема! Но, видно, такова была воля одного из богов. Только которого? Ибо твоя Танит, верно, была занята заботой о… Электе. Что ж, не слишком-то успешно она о нем позаботилась, что в последнее время с ней как-то часто случается! И это на будущее должно стать предостережением для тех, кто доверяет покровительству Танит, или, скорее, в данном случае — Астарты! Что? Я употребил имя богини, более подходящее для дел такого рода. А? Ну так вот, я с этим и пришел. Выразить тебе сочувствие, ибо твой верный Элект к тебе больше не вернется! Он выбрал покровительство получше и понадежнее!

Лабиту мысленно благодарила богиню за то, что в этот вечер она была густо нарумянена. Под слоем краски и пудры мужчина не заметит ее бледности. Голосом и руками — она знала, что Сихакар пристально за ней наблюдает, — она еще владела собой в полной мере.

— С каких это пор верховный жрец Молоха…

Сихакар прервал ее:

— Лучше говори: Того, чье имя не стоит произносить! Так будет безопаснее!

— С каких это пор верховный жрец так печется о судьбе обычного, да к тому же не принадлежащего ему раба?!

— Обычного? Нет! С той минуты, как ты втянула этого раба в большую игру, он перестал быть обычным. Он нанес всего один удар ножом, но это может быть важный удар.