Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
— Я разобью лютню. И все инструменты, что ты привез из Франции.
— Это удар ниже пояса! — вскричал я и по ее взгляду понял, что она не шутит. — Ладно, — неохотно согласился я, все еще чувствуя себя польщенным. — Тут такое дело… Не знаю, что задумал Бонифаций, но, уверен, что-то недоброе, поэтому Грегору не стоит туда влезать. Следовательно, нужно сделать так, чтобы он стал для Бонифация бесполезным. Он должен лишиться доброго имени.
Джамиля пытливо взглянула на меня, при этом у нее дрогнул уголок рта, так что я сразу понял: моя идея пришлась ей по вкусу.
— В последний раз, когда ты играл добрым именем Грегора, Задар был разграблен. Будешь продолжать — поставишь весь христианский мир на колени.
— Иудейка станет возражать? — остроумно поинтересовался я.
— Нет, не станет, — ответила она, на секунду задумавшись.
До сих пор зима была сырая, но очень теплая — никто не надевал накидок, если светило солнце. Но в день предполагаемой раздачи серебра внезапно похолодало. Открытая площадь была не очень большая, поэтому люди стояли в тесной толпе, сидели друг у друга на плечах, свешивались из окон окружающих зданий. На тесноту никто не обращал внимания; это была горластая, оживленная, веселая толпа. Все предвкушали, как разойдутся с площади, зажимая в кулаке деньги. И все знали, что раздать им деньги заставил Бонифация один умный парень, их любимец, Грегор Майнцский.
Бонифаций Монферрат — Фацио для друзей, маркиз для подчиненных, Англичанин для сбитых с толку несостоявшихся убийц — на площади, разумеется, не появился. Он слышал молву (а кто ее не слышал?) и был не настолько глуп, чтобы предстать пред многотысячной толпой вооруженных воинов, веривших, что получат то, чего он никак не мог им дать. Не сомневаюсь, что последние несколько дней он только и думал, как бы ему найти выход из этой ситуации. Но выхода не было. В том-то и состоит красота простого плана.
Прошел час. Другой. Я изучал плиты из известняка, добытого на материке в горных каменоломнях, и убивал время, подсчитывая морские ракушки, застрявшие там во времена Ноя и Потопа. Воинов позвали на молитву, но никто не ушел. Настроение толпы менялось: безразличие перешло в раздражение. Бонифаций точно знал, какую выдержать паузу, прежде чем прислать на площадь гонца, который объявит, что маркиза свалила лихорадка, но он готов принять одного, и только одного, человека — Грегора Майнцского, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Грегор, забинтованная рука которого слегка выступала под плащом, был отправлен во дворец под дружные крики «Научи его уму-разуму, германец!», «Не подведи нас, Грегор!». При этом он получил множество дружеских хлопков по здоровому плечу.
Мы с Отто смотрели ему вслед, когда он удалялся по главной улице в сопровождении маркизова пажа.
Потом Отто перевел на меня прищуренный взгляд — видно, кое-что до него начало доходить.
— Мы ничего не получим? — спросил он.
— Конечно. Не надейся, — ответил я.
— Так это твоих рук дело? — взревел он, прозрев.
Я кивнул.
— Зачем?
— Не люблю заранее раскрывать все карты, — сказал я с виноватой улыбкой.
Праздник святого Даниеля,
11 декабря 1202 года
Записываю нижеприведенный разговор в качестве своей персональной епитимий. Маркиз меня огорчает, но еще большее горе я причиняю себе сам, ибо всех подвел.
Меня провели во дворец мессира маркиза, где он в абсолютном здравии сидел возле ярко горящего огня. На этот раз не было ни объятий, ни обмена любезностями. Мессир Бонифаций сразу заявил мне, что мы оба попали в серьезную переделку из-за слухов. И виноват в этих слухах только я. Дескать, нечего мне было хвастать перед пехотинцами. Нам обоим не поздоровится, если мы сейчас не найдем какого-то выхода, чтобы люди не считали себя обманутыми.
Свою вину я не стал отрицать, но тем не менее подумал (и сейчас думаю), что люди не будут чувствовать себя обманутыми, если их действительно не обманывать. А сам сказал:
— Вам следует дать им что-то, мессир. Вы обещали.
Мессир Бонифаций:
— Что я могу сейчас сделать? Они ожидают награды материальной, а я не в состоянии расплатиться с десятью тысячами воинов из собственных сундуков.
Я:
— Сделайте же что-то, мессир, умоляю, иначе получится, что мы оба солгали.
Мессир Бонифаций:
— Они хотят получить деньги, а денег у меня нет. Как бы я сейчас ни старался, как бы ни напрягал силы, они все равно останутся недовольны, так что я даже не стану унижаться попытками.
Я:
— Значит, вы собираетесь бездействовать.
Мессир Бонифаций:
— Грегор, я не могу ничего сделать. А ты разве можешь? Как повернуть ситуацию с выгодой для нас, чтобы не расстраивать людей?
Наступила неловкая тишина, ибо я понимал, что не найду ответа на его вопрос. Наконец я сказал:
— Простите, что так говорю, мессир, но вы ввели меня в заблуждение. А я, в свою очередь, ввел в заблуждение людей и виноват в появлении слухов, это правда. Я позволил людям думать, что их отблагодарят, как они того заслуживают. Если вы даже не намерены сказать им «спасибо», значит, я здорово их подвел, о чем прямо им и скажу.
Я предполагал, что Грегор упадет на свой меч, фигурально выражаясь. И Бонифаций — мне казалось — не станет ему мешать. Когда Грегор вернулся на площадь и сообщил тысячам своих поклонников, что не смог ничего для них раздобыть вопреки их ожиданиям, то сразу был освистан и даже проклят, как я и предполагал.
А Бонифаций преспокойненько сидел в своем дворце, далеко от площади. Да, невероятно грустно терять такую удобную пешку, но еще грустнее распрощаться с собственным добрым именем. Он разбирался в политике с ее подводными течениями: хотя это он отказался наградить воинов, они обозлятся на Грегора. Он, маркиз, всего лишь разочаровал их, а вожаки нередко разочаровывают свой народ. Грегор же предал их, упав с пьедестала, о высоте которого имел самое приблизительное представление. Как раз этого я и добивался с самого начала, в чем нисколько не раскаиваюсь. Более того, всем рекомендую такой способ. Если встретите хорошего человека и увидите, что его затягивают в политику, сделайте ему одолжение и пораньше лишите его доброго имени.
Грегор, честь ему и хвала, незамедлительно решил, к немалому моему огорчению, вернуть себе уважение армии, по крайней мере, как к воину. В этом он преуспел. Не оправившись после знаменитой драки на площади, весь в синяках и с плохо зажившей раной, он убедил несколько своих соратников, германских рыцарей, присоединиться к нему и устроить тренировку лошадей за городскими стенами. Затем, когда декабрьская погода позволила и снова потеплело, он организовал небольшой турнир между германскими и фламандскими воинами, хотя по состоянию здоровья сам в нем участвовать не смог. Простые воины никогда не забудут (я на то и надеялся), как он упал со своего пьедестала — что взять с обыкновенного смертного, ему ли тягаться с вожаками. Но даже они с неохотой были вынуждены признать, что он не щадил себя в попытках вернуть их доверие.
Совершенно очевидно, что Бонифацию обо всем донесли его агенты. Должно быть, его порадовало, что Грегор останется популярным героем. Кое-кто из мелких сошек, что терлись при маркизе, попытался отсоветовать ему делать ставку на эту популярную личность, но маркиз, задумавший осуществить «великий план», никого не слушал. Пока.
23
Когда 1202 год от Рождества Христова уступил место 1203 году, наша компания стала превращаться в тесное содружество домочадцев. Грегор в свободное от военных учений время, если не был занят прочими делами с целью вернуть себе былой авторитет, неожиданно для себя оказался вожаком в несуразном зверинце.
Во время учений Отто каждый раз умудрялся переусердствовать, а потому без конца прибегал к услугам Джамили, что окончательно растопило лед между всеми нами. Остальные поживали великолепно. После того как пришлось смириться с фактом, что никто не едет ни в Египет, ни в какую-то другую страну до самой весны, я проводил много времени вне дома, занимаясь делами, о которых не хочу сейчас говорить. Но, возвращаясь, с каждым разом все больше ощущал, что нахожусь в родном доме. Я учил Ричардусов играть в шахматы, так как они за это время успели вырезать два полных набора фигур. С Отто я затевал блестящие дебаты на моральные темы, неизменно перераставшие в бойцовские поединки на неравных условиях (рука у меня была на перевязи, а его вес превосходил мой на несколько стоунов[24]). По завершении поединков Отто считал меня лучшим другом. Джамиля и Лилиана держались вместе по-особому, как это делают женщины, занимаясь домашними делами, сидя за прядильным станком, часами болтая на темы, обсуждать которые, по моему искреннему разумению, совершенно не пристало таким умным особам, как они. С Джамилей мы рассуждали на более серьезные темы, такие как поэзия или связь между виной и местью. А еще мы каждый день музицировали и чуть ли не флиртовали — впрочем, до этого дело пока не дошло. Я как способный ученик легко перенял ее музыкальную манеру, и мне нравилось, как она смотрела на меня, когда я играл хорошо.
