Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
Джамиля, добивавшаяся полного излечения Грегора, превратилась в тирана. Она урезала ему порции еды, а питье давала, только когда у него начинали трескаться губы. Последний раз он принимал пищу за три часа до сна, не позже, и употреблял приправы в зависимости от того, какой день — теплый или холодный, сухой или дождливый. Некоторые продукты она позволяла ему есть только в определенных сочетаниях и закармливала его фигами, росшими на деревьях в «нашем» саду. А еще заставляла есть гранаты, тоже из сада, которыми он должен был заканчивать каждую трапезу.
Рыцарь по-прежнему был очень слаб, хотя теперь уже мог передвигаться без посторонней помощи. На встречу с тестем он надел единственную целую рубаху, правый рукав которой раздулся из-за намотанных бинтов. Грегор нервничал: ему не терпелось увидеть Бонифация, которым он глубоко восхищался, но который бросил его в Венеции без всяких объяснений. Помимо того, голова у Грегора гудела от того, что мы одолевали его со всех сторон: я хотел, чтобы Бонифаций вернул Задар его жителям и немедленно отбыл в Египет. Отто требовал, чтобы всем воинам выделили долю из награбленного. Джамиля, повторявшая, что маркиз отсутствовал во время осады неспроста, подначивала Грегора выяснить истинную причину этого.
Праздник святого Иоанна Дамасского,
4 декабря 1202 года
Начинаю сомневаться, разумно ли продолжать подобную хронику по двум причинам (помимо того, что очень болит рука). Во-первых, не часто выпадает возможность описывать возвышенные чувства и события, которые, как я раньше предполагал, должны были стать сутью этого труда. Во-вторых, у меня возникли сомнения по определенным вопросам и, наверное, было бы неразумным излагать их здесь.
Вернусь к теме.
Мой высокочтимый тесть принял меня без свидетелей, в присутствии только своего охранника Клаудио. Я был польщен, что мессир Бонифаций обнял меня с такой теплотой. Мы быстро обменялись новостями, как полагается родственникам. Мессир передал мне теплый привет от моей жены Маргариты (для меня высокая честь быть ее мужем, хотя, истины ради, скажу, что едва ее знаю; мы поженились по просьбе мессира Бонифация в Венеции, всего за несколько недель до выхода в море). Я передал ему привет от Отто, который когда-то служил пажом при дворе маркиза. Мессир Бонифаций настаивал, чтобы я со своими оруженосцами немедленно переехал во дворцовую резиденцию, здесь для меня уже подготовили анфиладу комнат. Он лично налил мне бокал теплого вина и усадил на один из многочисленных элегантных задарских диванчиков, расставленных вдоль стен главного зала.
Затем мессир маркиз изменил тон, ибо нам предстояло обсудить серьезные проблемы.
— Во-первых, я должен извиниться за свой поспешный отъезд из Венеции. Меня вынудили на то личные дела, — начал он.
Я хотел расспросить его подробнее, но мессир маркиз сразу перешел к другому, еще более серьезному вопросу.
— Я был счастлив услышать о твоем недавнем славном подвиге, но, прошу тебя, объясни свое поведение во время осады Задара.
По правде говоря, я подозревал, что он станет расспрашивать меня об этом, и немало времени посвятил раздумьям над тем, как ответить. Бритт, мой брат Отто и иудейка изложили мне свои взгляды. И хотя они не были в полном согласии друг с другом, все говорили красноречиво (а Отто еще и громко). И вот теперь, когда зашел об этом разговор, меня одолело сомнение. В голове жужжали их голоса, заглушая мои собственные мысли. К тому же сказывалась слабость — в общем, я почти лишился дара речи, тем более мессир Бонифаций пока не раскрыл собственного отношения к взятию города.
Несколько раз я начинал отвечать и сразу замолкал, теряя уверенность в том, что это мои собственные слова. Наконец, совершенно ослабев и поглупев, просто сказал:
— По-моему, это больше чем совпадение, что вы исчезаете, когда принято решение напасть на Задар, и появляетесь уже после того, как все свершилось.
— Неужели моя храбрость поставлена под сомнение? — без всякой враждебности спросил мессир Бонифаций. — Храбрость человека, который ввел рыцарство в Италию, который в молодости спасал наследниц, не думая о личной награде, который в свое время проявил себя на турнирах не хуже своего благородного зятя? Неужели моя храбрость поставлена под сомнение тем, кто даже не вышел из шатра во время боя?
— Мы говорим не о вашей храбрости, мессир, а о вашем отъезде, — поправил его я. — Мне он показался намеренным. Никто бы не посмел усомниться в вашей готовности вступить в бой, если это праведный бой. Поэтому некоторые засомневались, не означает ли ваше отсутствие то, что бой неправедный.
Мессир Бонифаций изумился.
— Так ты поэтому попытался вмешаться, вступив в сговор с подлым Симоном де Монфором? Ты решил, будто мое отсутствие означает, что я не одобряю осаду или стыжусь, что она понадобилась? Ты пытался действовать от моего имени? — Тут маркиз горестно рассмеялся и сказал: — Какая ирония!
— Вы хотите сказать, что не были против нападения? — спросил я, потрясенный.
— А разве был выбор? — спросил мессир Бонифаций. — Мы оказались в позорном долгу перед Дандоло и полностью зависели от его флота. Откажись мы от завоевания Задара, вся кампания распалась бы. К сожалению, другого выхода не было. Понимаю, как трудно было пилигримам решиться на такой шаг, особенно тебе.
Услышав это, я испытал смятение и даже такое чувство, будто меня предали, но не сумел ничего выразить словами. Стараясь сохранять спокойствие, я сказал:
— Но, мессир, если вы знали, как трудно нам пришлось, почему же вас здесь не было, чтобы возглавить войско? Как вы могли покинуть своих последователей в трудный момент, когда они рискуют не только своими душами, но и жизнями? Во время плавания я только и делал, что объяснял, почему вас нет с нами, с трудом находя аргументы, чтобы вы не выглядели ни трусом, ни лицемером.
(Вообще-то, если придерживаться истины, последнее мое заявление было не совсем верным, ибо я пытался объяснить все это только бритту и иудейке. Никого другого это не интересовало.)
Мессир Бонифаций сник.
— Ты прав, разумеется, — сказал он. — Абсолютно прав, и мне очень жаль, что так вышло. Но мое отсутствие в тот момент было неизбежным.
— В таком случае нам следовало бы подождать вашего возвращения, мессир, — сказал я. — Как только мы прибыли к берегам Задара, нам нужно было вас дождаться. Если бы вы предстали перед нами, верными слугами, и уверили нас, что нам предстоит праведное дело, у Симона де Монфора не было бы ни малейшего шанса вмешаться, и мы пошли бы в бой за вами.
На это мессир Бонифаций ответил:
— И тогда меня тоже отлучили бы от церкви, и какой это был бы пример остальным пилигримам?
Я был повержен в шок, услышав его слова, но мессир Бонифаций, ничего не заметив, пояснил:
— «Вперед, мои верные грешники, я главный грешник, делай, как я!» Нет, парень, так не годится. На сегодняшний момент у армии есть лидер, который по-прежнему пользуется благосклонностью его святейшества, лидер, способный служить ярким примером в осуществлении гораздо более важной задачи — завоевании Святой земли.
Тут я подумал о Джамиле, которая с самого начала именно так и объясняла отсутствие мессира Бонифация. Я защищал его в разговоре с ней, объясняя ее слова цинизмом неверной. Теперь меня повергли в изумление и ее правота, и открытое признание во всем мессира Бонифация.
— Значит, ваше отсутствие было намеренным, — сказал я.
Бонифаций, кажется, рассердился.
— Разумеется, намеренным. Ради блага армии, ради ее морали — и твоей, кстати, тоже — иного и быть не могло.
Я опечалился, хотя прежде мне никогда не доводилось из-за него горевать.
— Значит, у вас не было никакого срочного дела дома. Вы солгали. Даже сейчас, сегодня, когда несколько минут назад вы приветствовали меня в этом зале, вы лгали мне, мессир.
На что Бонифаций вполне миролюбиво ответил:
— Нет, сынок, у меня действительно было срочное дело, и вскоре ты о нем узнаешь. К счастью, мне удалось все уладить, избежав участия в осаде Задара. И теперь хочу просить тебя, как одного из самых дорогих мне людей, помочь обратить все происшедшее на пользу. Ты готов обсудить со мной план действий, или тебе нужно время все обмозговать и понять, что одними молитвами до Иерусалима не доберешься?
Я и вправду не знал, что ответить. Мессир Бонифаций породнился со мной, выдав за меня свою дочь, это он посвятил меня в рыцари, это его подвиги запомнились мне еще в юности и заставляли всегда ему подражать. А теперь он мне так небрежно говорит, что способен на хитрые уловки, как любой другой вельможа. Хуже того, он готов пойти на хитрость даже во взаимоотношениях со Святым отцом! Что тогда говорить обо мне, если он всю жизнь служил мне образцом?
