Эжен Лабом - От триумфа до разгрома. Русская кампания 1812-го года
Вскоре пребывание в Петровском дворце и его садах сделалось нездоровым и неудобным. Наполеон возвратился в Кремль, который не пострадал от пожара. Тогда же Гвардия и штабы получили приказ вернуться в город (20-го и 21-го сентября). Согласно списку, составленному топографами, в городе уцелела только десятая часть домов. Их поделили между различными корпусами Великой армии. Мы поселились в предместье, выходящем на Петербургскую дорогу, там же, где мы жили при первом вхождении в город. Войдя в город, мы страшно огорчились, не найдя и следов тех прекрасных гостиниц, в которых мы располагались раньше. Все они исчезли, а дым от их развалин был таким густым, что сквозь него нельзя было различить направления улиц. Только руины каменных дворцов сохраняли некоторые остатки былого великолепия, а стоящие отдельно и почерневшие от дыма особняки, эти остатки совершенно недавно отстроенного города, напоминали нам знаменитые руины древности.
Все искали себе квартиры, но очень редко попадались дома, где мы могли бы поселиться все вместе. Но чтобы устроить целую роту, мы были вынуждены занимать обширный участок земли, на котором то тут, то там попадались небольшие постройки. Церкви, построенные из негорючего материала, не пострадали, а те у которых сохранились крыши, были преобразованы в казармы и конюшни. Таким образом, гимны и священные песнопения, звучавшие когда-то в этих священных стенах, теперь уступили место ржанию лошадей и сквернословию солдат.
Мне было любопытно узнать, в каком состоянии сейчас дом, в котором я жил раньше. Я искал его долго и безуспешно, пока стоявшая по соседству уцелевшая от пожара церковь, не помогла мне. Я стоял и не верил своим глазам. Здание исчезло, остались только четыре, потрескавшиеся от жара стены. Я стоял и смотрел на эти руины, когда из подвала один за другим стали появляться несчастные слуги этого дома. Их похудевшие, изнуренные, покрытые сажей и пеплом лица были неузнаваемы – они мне казались привидениями. Но еще большее потрясение я испытал, когда среди них я увидел своего бывшего хозяина. Он был одет в какие-то лохмотья, которые ему пришлось попросить у своих слуг. Теперь они жили все вместе, несчастье уравняло все сословия. Увидев меня, он не смог удержать слез, особенно в тот момент, когда показывал мне своих детей, полуголых и умирающих от голода. Его немая печаль оставила глубокое впечатление в моей душе. Знаками он показал мне, что солдаты, разграбив во время пожара его имущество, забрали еще и его одежду. От этой душераздирающей картины у меня заныло сердце. Я хотел облегчить его страдания, но боялся, что ничего не смог ему предложить кроме утешений. И теперь тот самый человек, который несколько дней тому назад потчевал меня прекрасным обедом, с благодарностью принял от меня кусок хлеба.
Несмотря на то, что население Москвы полностью исчезло, однако оставалось еще много несчастных, уже привыкших к нищете и равнодушно воспринимавших все творящееся вокруг них. Большинство из них нашли убежище в убогих хижинах, построенных ими в садах и парках, они использовали для этого полуобгоревшие доски и другие обломки. Было очень много потерявших свои дома несчастных молодых женщин, и, пожалуй, только они получили хоть какую-то прибыль от разорения Москвы. Солдаты с удовольствием флиртовали с ними, войдя в наши квартиры, они вскоре стали там хозяйками и безраздельно властвовали над всем, что уцелело от огня. Были и другие женщины, которые заслуживали уважения за свое поведение и, особенно, за свои несчастья, но очень часто голод и нужда заставляли их матерей приходить и предлагать их нам. При таких обстоятельствах в аморальности можно упрекнуть только тех, у кого не хватило добродетели, чтобы сдержать свою похоть, и тех, кто клал свой глаз на измученных голодом, а иногда и больных смертельно опасными болезнями.
Из всех этих жертв больше всего сочувствия и жалости была достойна несчастная Павловна, о которой я уже рассказывал. Она, обманутая ложным великодушием, была достаточно слаба, чтобы позволить себе неограниченное доверие к тому генералу, который нашел ее. Этот человек хорошо знал как обмануть ее – его невинную пленницу. Ухаживая за ней и разыгрывая ложную жалость, вообще, изображая чувства, которые он совершенно не испытывал, а заодно воспользовавшись невозможностью найти ее родителей и любимого человека, он убедил ее, что именно в нем она найдет и друга, и защитника. Поверив его неоднократным обещаниям, эта бедная девушка после нескольких дней напрасных слез, сдалась. Но, увы! У генерала уже была жена, а она, думая, что он на ней женится, стала лишь его опозоренной служанкой.
Был еще один класс населения в Москве, самый жалкий из всех, который искупал свои преступления ценой новых, еще более ужасных преступлений – это каторжники. В течение всего времени пожара в Москве они выполняли полученный приказ с замечательной смелостью. С помощью фосфора они разжигали пожар в тех местах города, где он, казалось, потухал, и даже украдкой пробирались в заселенные дома, чтобы уничтожить и их тоже.
Некоторые из этих мерзких негодяев были арестованы с факелами в руках, но поспешная казнь произвела незначительный эффект (24-е сентября.). Люди, ненавидевшие своих завоевателей, воспринимали эти казни лишь как проявление политики. Короче говоря, жертв и казней было слишком мало, чтобы искоренить это преступление, но главное – эти казни, нуждавшиеся в публичности и юридической обоснованности, не указывали причин этого ужасного бедствия и не могли однозначно оправдать наши действия в глазах горожан.
Когда мы входили в Москву, русская армия отступала на Владимир, но большая часть их армии перешла Москву-реку в коломенском направлении и расположилась у реки. Говорят, что эта армия, сопровождаемая всем рыдающим населением, еще несколько дней после нашего прибытия уходила из уже пылающей Москвы. Войска шли, освещаемые светом пожарищ, и сильный ветер иногда даже осыпал их ряды пеплом погибающей столицы. Но войска шли, поддерживая строжайший порядок, и сохраняя глубочайшую тишину. Это отступление при столь печальных обстоятельствах. Такая строгость и такое смирение на фоне столь печальной обстановки, придавали этому маршу торжественности и сакральности.
Когда основная часть русской армии заняла новые позиции, подмосковные помещики, понимая, сколько бед война принесла людям и как они озлоблены, воспользовались этими чувствами для того, чтобы поднять против нас весь народ. Многие из этих помещиков за собственный счет вооружили своих крестьян и возглавили эти отряды. При поддержке казаков они перехватывали наши обозы, следовавшие по основным дорогам. Но главной их задачей была борьба с нашими фуражирами, чтобы лишить их доступа к ресурсам, которые они могли покупать в окрестных деревнях.
