Эжен Лабом - От триумфа до разгрома. Русская кампания 1812-го года
Когда основная часть русской армии заняла новые позиции, подмосковные помещики, понимая, сколько бед война принесла людям и как они озлоблены, воспользовались этими чувствами для того, чтобы поднять против нас весь народ. Многие из этих помещиков за собственный счет вооружили своих крестьян и возглавили эти отряды. При поддержке казаков они перехватывали наши обозы, следовавшие по основным дорогам. Но главной их задачей была борьба с нашими фуражирами, чтобы лишить их доступа к ресурсам, которые они могли покупать в окрестных деревнях.
Копаясь в руинах, солдаты часто наталкивались на уцелевшие погреба с запасами сахара, вина и водки. Несмотря на то, что эти находки были бы ценны и в более счастливые времена, они никак не облегчали жизнь армии, которой требовалось все зерно страны, и которая впоследствии осталась без всякой пищи.
Наш скот погибал из-за недостатка кормов, а чтобы прокормить оставшийся, мы были вынуждены каждый день добывать фураж с боем, а это было нам весьма невыгодно, поскольку на таком большом расстоянии от нашей родины, наименьшие потери были весьма болезненны.
Наши реальные беды покрывало мнимое изобилие. У нас не было ни хлеба не мяса, зато столы наши ломились от сладостей, сладких напитков и других лакомств. Вид кофе и различных сортов вин, подаваемых в фарфоровых или хрустальных вазах, убеждал нас в том, что роскошь иногда может существовать почти вплотную с бедностью. Деньги утратили свое значение – и, чтобы удовлетворить наши желания, торговля уступила место обмену. Те, у кого была ткань, предлагал ее в обмен на вино, а владелец длинного плаща имел возможность получить за него много сахара и кофе.
Наполеон тешил себя нелепой надеждой, что с помощью смехотворных листовок он сможет наладить отношения с теми кто, ради того, чтобы освободиться от его ига, превратил собственную столицу в огромный погребальный костер. Чтобы убедить и внушить им уверенность, он разделил город на районы, для каждого назначил губернатора, а судьями назначил тех из оставшихся горожан, для которых справедливость была превыше всего. Генеральный консул Лессепс, назначенный губернатором Москвы, издал прокламацию, чтобы оповестить жителей об отеческих намерениях Наполеона. Эти добрые и щедрые обещания, москвичи, однако, не приняли. Даже, если учесть в какой суровой обстановке появилось это воззвание, они восприняли его как оскорбление. К тому же, большинство из них бежали за Волгу, а другие, сумевшие найти убежище под сенью русской армии, страстно мечтали отомстить захватчикам за все!
Между тем, князь Кутузов, отведя большую часть своих сил в Леташово[116] между Москвой и Калугой, желая, таким образом прикрыть слабо защищенные южные провинции, сильно осложнил положение Наполеона. Он предпринимал различные маневры, но никак не мог изменить ситуацию и всегда был вынужден отступать по уже пройденной им дороге. Он не мог двигаться в сторону Петербурга, оставив русскую армию в своем тылу, и подвергать нас опасности, оборвав сообщение с Польшей.
Он не мог идти на Ярославль и Владимир, поскольку движение в этом направлении заставит его разделить свои войска и отдалить их от своих ресурсов. Таким образом, положение французской армии, расположившейся у выходов на Тверскую, Владимирскую, Рязанскую и Калужскую дороги, было очень критично.
Наши штабы продолжали оставаться в Москве, а в окрестностях становилось все опаснее. Не было никого, кроме вооруженных крестьян и казаков, которые повсеместно грабили наши обозы, перехватывали курьеров, убивали фуражиров, причиняя нам этим зло и нанося нам огромные убытки. Положение наше ухудшалось. Нищета и недовольство солдат росли с каждым днем, а мира не предвиделось.
В связи с этим я хотел бы обратить внимание на одно интересное явление – в армии начали обсуждать довольно экстравагантные проекты ближайшего будущего. Одни говорили, что мы пойдем в Украину, другие – что в Петербург. Но самые здравомыслящие утверждали, что нам нужно как можно быстрее вернуться в Вильно. Наполеон, всегда становившийся невероятно упрямым, когда на него наваливались трудности, и снедаемый страстью к необыкновенным подвигам, держался особняком, и полагал, что противник испугается, если он останется здесь на зиму. А чтобы эта стратегия выглядела солиднее и привлекательнее, он решил вооружить Кремль, и даже перестроить в крепость большую тюрьму,[117] которая находилась в Петербургском квартале и вульгарно называлась «Квадратный Дом». А все эти глупости закончились тем, что когда все склады опустели, и нам стало нечего есть, нам приказали заготовить запас провизии на два месяца. И пока мы занимались теоретическим планированием всех этих химер, особенно плана снабжения Москвы продовольствием без каких-либо источников, появилось сообщение о заключении мира – по крайней мере, так полагали те, кто так горячо желал его. Наши сердца наполнились радостью и надеждой, что нам не придется воплощать проекты, которые просто невозможно реализовать. Эта новость оказалась достойна доверия, поскольку между казаками и аванпостами короля Неаполя было заключено перемирие. Нам казалось, что появилась надежда на примирение между двумя императорами, особенно после того когда нам сообщили, что генерал Лористон был в штаб-квартире князя Кутузова, а их разговор закончился тем, что в Санкт-Петербург отправили курьера, чтобы принять окончательное решение о мире или войне.
В то же время Наполеон, жил обычной жизнью, каждый день устраивал смотры и публиковал приказы, обязывающие полковников поддерживать строжайшую дисциплину в своих подразделениях. Погода, к нашему удивлению, оставалась по-прежнему хорошей и, благодаря ней, эти смотры выглядели безукоризненно. Столь редкое явление у москвичей, привыкших видеть снег в это время года, считалось феноменом, они сами с большим удивлением созерцали эти прекрасные дни, а мы ими просто наслаждались. Народ, конечно, суеверен, и те, кто уже давно и с большим нетерпением ждали зиму – своего надежного союзника и мстителя, разочаровались, и видели в этом чуде доказательство того, что Всемогущий покровительствует Наполеону. Но, напротив, этот природный феномен стал причиной его гибели, поскольку он заставил Наполеона свято уверовать в то, что климат Москвы сходен с парижским. Его глупость и нечестивое тщеславие внушили ему, что он может управлять погодой так же, как и людьми и, играя со своей судьбой, он возомнил, что солнце Аустерлица будет освещать ему дорогу аж до самого Северного полюса, и что подобно второму Навину, он сможет только одним своим словом остановить это светило и заставить его работать на себя.
