Эжен Лабом - От триумфа до разгрома. Русская кампания 1812-го года
Такими славными и блестящим видели мы наши завоевания и победы, но когда пелена спала и мы обрели способность здраво оценивать будущее, нам открылась страшная картина. Исключительные меры, к которым прибегли жители Москвы, доказали нам, что у нас нет никаких шансов договориться с народом, способным на такие огромные жертвы. А это бессмысленное ожидание подписания мирного договора в Москве спровоцировало пламя настолько разрушительной и кровопролитной войны, накрывшей всю Европу, что она могла закончиться либо гибелью самых достойных людей, либо падением этого злого гения, которого, похоже, Господь, к сожалению, назначил своим новым карающим ангелом.
Самые здравомыслящие из нас, те, кто в течение пяти дней с ужасом и страхом наблюдали разрушение города и свет пламени пожаров, освещавший наш лагерь, говорили: «Нет никакой надежды на то, что война скоро закончится, даже если мы закончим наш поход. После разоренной Москвы, кто знает, не попытаемся ли мы захватить Петербург? И даже если мы покорим всю Россию, не ждет ли нас новая экспедиция на Евфрат или Ганг? Увы! Если государь обладает лишь отчаянной смелостью, не подкрепленной мудростью, блеск его оружия подобен блеску опасных метеоритов, которые иногда падают на Землю, неся с собой ужас и разрушения».
Несмотря на то, разрушение Москвы явилось большой потерей для русских, нам стало еще хуже, поскольку это помогло нашим врагам воспользоваться всеми выгодными свойствами их сурового климата. Напрасно среди нас говорили, что пожар столицы был бессмысленен, и что французская армия должна радоваться, что ей удалось избавиться от многочисленного населения, которое благодаря своей пылкой фантастической натуре могло пойти на стихийное восстание. После долгих размышлений, я пришел к выводу, что правительство России имело основания опасаться хитрости и коварства нашего вождя. Ведь население, вместо того, чтобы подняться против нас, могло бы принять участие в наших планах, а многие дворяне, увлекшись столь опасным примером, или поверив блестящим, но лживым обещаниям, возможно, забыли бы об интересах своей родины.
Несомненно, чтобы предотвратить это бедствие, граф Ростопчин поставил на кон свою судьбу и поджег Москву, думая, что этот великий пример является единственным средством, чтобы поднять дворянство и, сделав нас виновниками их бед, таким образом пробудить в народе самой жестокую ненависть, направленную на нас. Поскольку в городе продовольствия хватило бы на восемь месяцев, французская армия могла бы перезимовать в нем, а затем продолжить кампанию, подтянув резервы из Смоленска и лагерей на Немане. Но пожар в Москве вынудил нас начать поспешное отступление в разгар самого сурового времени года.
Этот план сработал, поскольку наша грозная армия прибыла в сезон хорошей погоды, и утратила треть своего состава только из-за быстроты нашего передвижения. И противник мог не опасаться, что мы расположимся в какой-нибудь другой местности, ведь отсутствие дисциплины превратило в пустыню все завоеванные нами территории, а непредусмотрительный наш вождь не имел никакого представления о том, как облегчить наше отступление.
В общем, чтобы закончить это описание нашей катастрофы, скажу, что в разгаре нашей мнимой победы вся армия была морально раздавлена и обессилена. Кавалерия гибла, а артиллерийские лошади, мучимые голодом, не могли более тащить пушки.
И даже тогда, когда мы были несчастными жертвами московского пожара, мы должны отдать должное жителям этого города. Нельзя не восхищаться их искренней преданности своей стране, и мы должны признать, что они так же, как и испанцы, возвысившиеся благодаря их мужеству и настойчивости, достигли такого же высокого уровня истинной славы, которая составляет величие нации.
Вспоминая о пережитых нами страданиях и потерях,[114] которые мы понесли еще до входа в Москву (а потери эти были вызваны исключительно сильной усталостью), и в то время, когда плодородная земля, покрытая ее обильными плодами, готова была снабдить нас всем необходимым, мы с трудом старались понять, почему Наполеон не воспользовался возможностью вовремя уйти из России, ведь он видел, что зима близко, а столицы, на которую возлагались такие большие надежды, более не существует. Похоже, сам Господь, карая его за гордыню, лишил его разума, поскольку Наполеон думал, что те, у кого хватило мужества, чтобы опустошить и уничтожить свою страну, ослабеют настолько, что примут его жесткие условия и подпишут мирный договор среди дымящихся руин своего города. Те, кто обладал минимальным даром предвидения, предсказывали нашу катастрофу, и им чудилось, что они читают на стенах Кремля те пророческие слова, которые написала невидимая рука для Валтасара в тот момент. Когда его царство достигло наивысшего расцвета:
«Исчислил Бог царство твое и положил конец ему; ты взвешен на весах и найден очень легким; разделено царство твое и отдано в другие руки».[115]
В течение четырех дней (17-го, 18-го, 19-го и 20-го сентября), что мы прожили у Петровского дворца, Москва не переставала гореть. В то же время шел проливной дождь, а небольшое количество домов, расположенных возле замка, не могло приютить множество войск, которые разбили свои бивуаки там, где было практически невозможно укрыться. Люди, лошади и кареты стали посреди поля. Штабы, расположенные со своими генералами вокруг дворца, проживали в английских садах, в гротах, китайских павильонах или теплицах, а лошади, привязанные к акациям и липам, отделялись друг от друга живыми изгородями или цветниками. Этот лагерь, сам по себе живописный, стал еще живописнее благодаря новым одеждам, которые надели на себя солдаты. Большинство из них, чтобы укрыться от непогоды, щеголяли в той самой одежде, в которой они ходили в Москве – эти костюмы отражали национальное и классовое разнообразие жителей этого города. Таким образом, в нашем лагере можно было увидеть солдат одетых татарами, казаками, китайцами. Одни носили польские плащи, другие – высокие шапки персов, башкир и калмыков. Короче говоря, наша армия была похожа на карнавал, а если учесть последующие события, можно было бы справедливо сказать, что наше отступление началось с маскарада, и закончилась похоронами.
Но обилие награбленного, которым солдаты тогда пользовались, заставляло их забыть о своей усталости. Стоя под дождем, по колено в грязи, они утешали себя хорошей едой и прибылями, которые они получали, торгуя предметами, принесенными из разграбленной Москвы. Несмотря на то, что было запрещено ходить в город, солдаты, ведомые жаждой легкой наживы, нарушали этот запрет и постоянно приходили груженые провизией и различными товарами. Под предлогом поиска мародеров они бродили вокруг Кремля, рылись в грудах обгоревших обломков и, находя нетронутые склады, уносили оттуда всевозможные вещи. Таким образом, наш лагерь больше был похож не на армию, а на огромную ярмарку, на которой каждый солдат, превратившись в торговца, за бесценок продавал очень ценные вещи. Больше всего бросался в глаза чрезвычайный контраст: с одной стороны, люди жили в ужасную непогоду среди поля, под открытым небом, и в то же время они ели на фарфоровых тарелках, пили из серебряной посуды и, вообще, обладали такими предметами роскоши, которые можно было себе представить только в очень богатом доме.
