Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
Филипп подавил душившие его слезы и через силу улыбнулся.
— Ничего, сестричка, — отвечал он.
— Ничего?
— Да.
— А мне показалось, что я сошла с ума и бредила!
— Бредила? И что тебе пригрезилось в бреду, дорогая моя Андре?
— Я видела во сне доктора Луи.
— Андре! — воскликнул Филипп, пожимая ей руку. — Ты чиста, словно утренний луч. Однако все складывается против тебя, все готово тебя погубить. Мы связаны с тобой ужасной тайной. Я пойду к доктору Луи и попрошу его сказать ее высочеству дофине, что ты больна оттого, что очень скучаешь по родным местам и тебе необходимо пожить в Таверне. А потом мы уедем — либо в Таверне, либо еще куда-нибудь. Мы будем жить друг для друга, любя и утешая один другого…
— Брат! Если я чиста, как ты говоришь… — начала было Андре.
— Дорогая Андре! Я объясню тебе все это потом, а пока готовься к отъезду.
— А как же отец?
— Отец? — мрачно переспросил Филипп. — Это мое дело, я сам его приготовлю.
— Так он поедет с нами?
— Отец? Нет, это совершенно невозможно! Нет, Андре, мы с тобой уедем одни, только ты и я.
— Ты меня пугаешь, друг мой! Мне страшно, брат! Ах, как я страдаю, Филипп.
— С нами Бог, Андре, — проговорил молодой человек. — Ну, мужайся. Я бегу к доктору, а ты, Андре, хорошенько запомни: ты заболела от тоски по Таверне и скрывала это от ее высочества. Соберись с силами, сестричка! Это вопрос чести для нас обоих!
Филипп поцеловал сестру и торопливо отвернулся, он задыхался.
Потом он подобрал оброненную шпагу, дрожащей рукой вложил ее в ножны и бросился к лестнице.
Спустя четверть часа он уже стучался в дверь доктора Луи, жившего в Версале, пока двор находился в Трианоне.
CXLIX
САДИК ДОКТОРА ЛУИ
Доктор Луи, у двери которого мы оставили Филиппа, гулял в небольшом садике, окруженном со всех четырех сторон высокими стенами; сад этот был когда-то частью угодий старого монастыря урсулинок, превращенного позднее в фуражный амбар для королевского драгунского полка.
Доктор Луи читал на ходу пробный оттиск своего нового труда, который должен был вскоре появиться. Время от времени он наклонялся и вырывал сорняк либо в аллее, где он прохаживался взад и вперед, либо с одной из клумб, расположенных по обе стороны от нее; эти сорняки раздражали его нарушением симметрии и порядка.
Единственная служанка, на чьем попечении находилось все хозяйство доктора, была ворчунья, как это частенько бывает свойственно прислуге у господ, которые заняты работой и не любят, чтобы их беспокоили по пустякам.
Когда под рукой Филиппа звякнул бронзовый молоток, служанка подошла к двери и приотворила ее.
Не вступая с ней в переговоры, молодой человек толкнул дверь и вошел. Оказавшись в аллее, он окинул взглядом сад и увидел доктора.
Не обращая внимания на возмущенные крики бдительной стражницы, он поспешил в сад.
На шум его шагов доктор поднял голову.
— А! Это вы?! — спросил он.
— Прошу прощения, доктор, за то, что я проник к вам незваный и нарушил ваше одиночество. Однако наступила та самая минута, которую вы предвидели: вы мне очень нужны, я пришел к вам за помощью.
— Я обещал вам помочь, — отвечал доктор, — и я весь к вашим услугам.
Филипп поклонился. Он был слишком взволнован, чтобы самому начать разговор.
Доктор Луи понял причину его молчания.
— Как чувствует себя больная? — спросил он, обеспокоенный бледностью Филиппа и опасавшийся поэтому драматического исхода.
— Очень хорошо, слава Богу! Моя сестра — столь достойная и честная девушка, доктор, что было бы, признаться, несправедливо, если бы Господь послал ей страдание или навлек на нее какую-нибудь опасность!
Доктор вопросительно посмотрел на Филиппа: эти слова, как ему казалось, означали, что молодой человек продолжает все отрицать.
— Так, значит, она стала жертвой чьих-нибудь козней или попала в ловушку?
— Да, доктор, она — жертва неслыханных козней, она попала в страшную ловушку.
Доктор прижал руки к груди и поднял глаза к небу.
— Увы, в этом смысле мы живем в ужасное время! Я полагаю, что настал час врачевателей целых наций, а не отдельных индивидов, — изрек доктор.
— Да, — согласился, Филипп, — пусть придут эти врачеватели, я первый готов их приветствовать, а пока…
Филипп позволил себе угрожающий жест.
— Вы, как мне кажется, из тех, кто полагает, что можно исправить совершенное зло насилием и физическим уничтожением преступника, — предположил доктор.
— Да, я в этом уверен, — невозмутимо проговорил Филипп.
— Дуэль… — со вздохом заметил доктор. — Дуэль не вернет вашей сестре честь даже в том случае, если вы убьете виновного, и приведете ее в отчаяние, если будете убиты вы. А я считал, что вы не лишены здравого смысла!.. Мне казалось, вы сами сказали, что хотите сохранить всю эту историю в тайне?
Филипп коснулся руки доктора.
— Сударь! — сказал он. — Вы обо мне плохого мнения. Я не лишен здравого смысла, основанного на глубоком убеждении и незапятнанной совести. Я хочу не отомстить за себя, но добиться справедливости; я стремлюсь не к тому, чтобы меня убили на дуэли, а моя сестра осталась одна и умерла от горя; я хочу отомстить за нее, убив негодяя.
— И вы убьете его, вы, дворянин? Вы готовы совершить убийство?
— Сударь! Если бы я видел, как за десять минут до преступления он прошмыгнул, словно вор, в комнату, к которой его низкое происхождение не позволяет ему приближаться, и если бы я тогда убил его, всякий сказал бы, что я поступил правильно. Почему же я должен пощадить его теперь? Уж не преступление ли сделало его неприкосновенным?
— Вы, значит, решились на эту кровавую месть умом и сердцем?
— Да, умом и сердцем! Рано или поздно я найду его, где бы он ни скрывался, и клянусь вам, что убью его без малейшей жалости, без угрызений совести, я убью его как собаку!
— В таком случае, — заметил доктор Луи, — вы совершите преступление, не уступающее тому, что уже совершено, а возможно, и более ужасное. Ведь никто не знает, как неосторожное слово или необдуманный кокетливый жест, случайно вырвавшийся у женщины, могут вызвать влечение мужчины, пробудить его дурные наклонности… Убить!.. Можно исправить положение иначе. Существует брак, например…
Филипп поднял голову.
— Разве вы не слышали, что имя Таверне-Мезон-Руж известно со времен крестовых походов, а моя сестра — столь же знатного происхождения, как инфанта или эрцгерцогиня?
— Да, понимаю, а виновник несчастья — простолюдин, деревенщина, презренный, как говорите вы, знатные господа. Да, да, правда, — с горькой усмешкой продолжал доктор Луи, — Господь создал одних людей из глины второго сорта, чтобы их могли убивать другие люди, сделанные из глины более нежной. Да, вы правы, убивайте, сударь, убивайте!
