Николай Свечин - Московский апокалипсис
Вардалак порылся в кармане и выдал мужику лобанчик.[47]
— На-ка вот. Сунь лекарю, пусть постарается.
— Храни вас Господь!
Похоронная процессия отправилась дальше. Они шли теми же улицами, по которым в первый день нашествия беглые скитались на телеге. Казалось, с той поры прошёл год. С ними тогда были Ольга и ещё живая Евникия. Как там сейчас княгиня Шехонская? Хорошо ли ей с законным мужем? После всего того, что они пережили вместе, после адского пламени пожара, после счастливых ночей в шалаше… Можно ли позабыть ту простую, почти животную жизнь, без мыслей о приличиях, без сословных преград? Мужчина любит женщину, спит с ней, оберегает и защищает, он готов пожертвовать всем для её блага. Чья воля и для чего их разъединила? Ахлестышев толкал тележку и думал об Ольге. Сейчас ему нельзя искать её. Пока нельзя. Он на военной службе. И его командир не отпустит солдата заниматься личным делом посреди войны. Надо сначала заслужить это право. Подставить грудь под пули, убить ещё несколько врагов. Приблизить то время, когда ненавистных пришлецов выгонят вон из матушки-Москвы. И тогда уж просить увольнительную записку.
Процессия пересекла Яузу и вышла на Николо-Ямскую улицу. Здесь выгорело почти всё: редко где попадались уцелевшие строения. Вид на Замоскворечье был ещё ужаснее. С трудом пробираясь по разбитым улицам, они вышли за заставу. Открылись все три рогожских храма. Здесь стояла французская кавалерия, занимая общинные постройки. Храмы были ограблены, служба в них прекратилась. Однако настоятель, отец Иоанн Ястребов, согласился отпеть Тюфякина по старому обряду. Гроб занесли в разгромленный Покровский собор. Отпевание длилось более часа. В храм заходили французы, глазели на ритуал и громко, бесцеремонно комментировали его. Русские сдерживались. Это тебе не на Поварской: поблизости стоит целая дивизия.
Покровский собор из числа самых больших в Москве. Вид его неказист, но не по вине архитектора. Выстроенный в 1792 году, он был рассчитан на двадцать тысяч прихожан. Венчать солидное сооружение по проекту полагалось пяти куполам. Однако московские власти испугались такого внешнего возвышения гонимой ветви православия. Велено было оставить лишь одну скромную главку, а алтарь поместить внутрь моленного зала. Сейчас некогда богатый храм поражал запустением. Оклады с икон были ободраны, в углу валялось снятое паникадило, исчезла серебряная утварь. Отец Иоанн служил в простой рясе и с деревянным крестом на груди. Не обращая внимания на глумление французов, он читал чётко и торжественно, с подлинным чувством. Степанида тихо плакала. Наконец тело партизана было предано земле, и процессия той же дорогой отправилась обратно на Поварскую. Саловаров вёл вдову под руку и поддерживал с ней благопристойный разговор. Когда пришли, усталые и голодные, на поминальном столе уже дымились пироги с говядиной. Сила Еремеевич по случаю траура надел Георгиевский крест и две медали. Он же произнёс короткую, но задушевную речь. Отдавшие жизнь за Отечество, сказал егерь, находятся у Бога на особом учёте. Те же из них, кто сделал это не по долгу присяги, а добровольно, по совести, особенно угодны Господу Мздовоздаятелю и должны попадать в рай.
На поминки сошлись со всей улицы около двадцати москвичей — соседей Тюфякиных. Несмотря на изобилие водки, никто не напился. Голодные люди вели себя сдержанно, ели без жадности и говорили вполголоса. Когда обед подходил уже к концу, Степанида подозвала Ахлестышева и сказала:
— Отнесите, пожалуйста, и этим… через улицу. Пусть тоже помянут моего Федота.
И Пётр, отлив полведра хлебного вина и нарезав десять фунтов пирога, пошёл к саксонцам.
Те встретили его с виновато-торжественными лицами. Запах свежей выпечки растёкся по всей Поварской и сильно донимал гусар. Ахлестышев объяснил, что нужно выпить за помин ново преставившегося раба Божия Федота, и что чокаться при этом не следует. Саксонцы состроили благочестивые рожи, желая угодить партизану, и он вернулся к своим. Подсел за стол и незаметно для себя напился — сказалось напряжение последних дней. Уже плохо соображавшего, Саша увёл друга под руку в родной подвал.
Ахлестышев проснулся поздним утром. Огляделся и с ужасом обнаружил вокруг себя только женщин. Маша хлопотала у плиты, а Марфа кормила ребёнка грудью.
— Они ушли воевать без меня? — Пётр вскочил, как ошпаренный.
— Да нет же, Пётр Серафимович, — успокоила его девушка. — Тута они все. Наверху курят.
— А почему не здесь?
— Здеся теперь младенец. Сила Еремеевич запретили в подвале курить.
Уф… Ахлестышев обулся и пошёл наверх. Партизаны сидели кружком и дымили, разговаривая вполголоса. Вновь прибывшему дали огня раскурить трофейную трубку. Не успел Пётр затянуться, как командир отвёл его в сторону.
— Долго спишь, барин.
— Я же тебе говорил: я больше не барин. Просто лишнего вчера выпил… Боюсь-боюсь всё время, вот и не сдержался. Извини.
— Думаешь, я не боюсь? А сдерживаться надо.
— Ты боишься? — недоверчиво посмотрел Ахлестышев. — Сила Еремеевич! Ты же железный!
— Железных людей не бывает. Ну ладно. Вот. Посмотри.
Егерь протянул ему отпуски[48], захваченные вчера в полковом штабе.
— Чего смотреть?
— Нет ли там интересного для нашего командования.
Ахлестышев принялся изучать документы. И скоро обнаружил среди них донесение штабу второго корпуса резервной кавалерии, в который входил саксонский полк.
— Вот очень любопытно. Послушай: убитый нами полковник докладывал состояние живого инвентаря. Число верховых и вьючных лошадей, выбраковку, количество фуража.
— Ну и что? Эдак по всем штабам отчитываются.
— А вот здесь приписка: «сведения представлены в ответ на ваш запрос № 177 о возможности наступления на Санкт-Петербург, согласно приказу императора, не позднее второй декады октября».
— Чёрт возьми! — вскричал в волнении егерь. — Поход на Петербург? Этого никак нельзя допустить. Надобно, чтобы он в Москве увяз!
— Ты рассуждаешь, как Кутузов, — усмехнулся Пётр. — Тут стратегия. Что, извини, в ней может понимать унтер-офицер?
Но Отчаянов пропустил насмешку мимо ушей.
— Ты сказал, не позднее второй декады октября. Это что означает?
— Ну, они хотят выступить до двадцатого октября.
— И у них свой календарь. Отличный от православного. Так?
— Так.
— У нас сегодня десятое сентября. А у них?
— У них двадцать второе.
— Значит, осталось меньше месяца! Надо немедля известить командование.
Сила Еремеевич подозвал Пунцового и что-то коротко приказал ему на ухо. Пётр недоумевал. Неужели у егеря имеется пароль в нашу ставку? И почему он так разволновался, узнав, что Бонапарт хочет идти на Петербург? Маленький человек тешит себя мыслью, что участвует в больших делах…
