Бернард Корнуэлл - 1356
Д’Одрегем удивлённо покосился на обычно немногословного шотландца. Речи такой длины были ему несвойственны.
— Звучит разумно, — признал маршал, — Я не был под Креси, но слышал, что лошадей там полегла уйма.
— Во-во! Ратники, на крайний случай, могут щиты побольше взять. В пешем строю сойтись с лучниками вплотную и вспороть им брюхо. Так и надо с ними воевать.
— Ваш король так воевал под Дурхэмом?
— Король с полем боя не угадал, и теперь кукует в английском плену, а мы затягиваем пояса, чтобы его выкупить.
— Поэтому тебе нужен принц Уэльский? — ухмыльнулся д’Одрегем.
— Он будет мне сапоги целовать! — мстительно улыбнулся Дуглас, — А потом мы обменяем его на нашего короля.
— Принц Уэльский успел стяжать определённую славу…
— Славу кого? Мота, бабника? Щенок он!
— Щенок? Ему, по-моему, двадцать шесть?
— Всё равно щенок, и я его на цепь усажу!
— Его или Ланкастера.
— Можно и Ланкастера, но лучше его, — сплюнул Дуглас.
Генрих, герцог Ланкастер, во главе многочисленного войска вышел из Бретани и разорял Мен и Анжу. Король Иоанн Французский подумывал выступить против него, послав на юг против принца Уэльского старшего сына. Этого-то и опасался Дуглас. Ланкастер не был глупцом и отличался завидным благоразумием. Узнав о том, что на него движется французская армия, он может отступить обратно в Бретань и засесть в крепостях. Принц Эдуард нравом на герцога ничуть не походил, а его природную самонадеянность основательно подпитал удачный набег от Средиземного моря до Гаскони. Принц Уэльский, Дуглас готов был биться об заклад, даже превосходящих сил противника не испугается, и легко попадётся. Слишком привык он к безнаказанности, к роскоши и везучести. И выкуп за него будет ого-го!
— На юг надо идти, — зло пробурчал Дуглас, — А не заниматься чепухой. Придумали хрень: Орден Рыбака!
— Орден Рыбака и есть дорога на юг. Нас король не послушает, зато послушает кардинала, а кардинал нацелен как раз на юг. Содействовать Ордену Рыбака в твоих интересах.
— Я и содействую. Отдал кардиналу Скалли, а Скалли, вилит Господь, зверюга, не человек. Сила бычья, когти медвежьи, зубы волчьи, а похоть, как у козла паршивого. Я его, честно говоря, и сам побаиваюсь; представляю, каково англичанам. Не пойму, на кой он Бессьеру сдался?
— Искать некую реликвию. Бессьер верит, что эта реликвия сделает его папой. Не мне тебе давать советы, но с будущим папой лучше не ссориться.
— Да я не собираюсь ссориться, но лепить из Скалли вшивого Ланселота?!
Тем не менее, Скалли стоял на коленях рядом с Робби, рядом с Гуискаром де Шовиньи, лишившимся по милости англичан имений в Бретани, и живущим, подобно де Верреку, на доходы от турнирных подвигов. Роланда де Веррека пока разыскать не удалось, но, кроме него, кардинал собрал в орден лучших бойцов Франции, дабы они убивали к вящей славе Христа и к пользе Бессьера. Солнце садилось за горизонт, и лучи, пронизывающие разноцветные стёкла, тускнели. Пылали свечи на боковых алтарях собора, где священники бормотали заказные мессы за упокой.
— Вы — избранные! — вдохновенно вещал отец Маршан коленопреклонённым рыцарям, — Вы — воители святого Петра, рыцари Рыбака. Велика ваша миссия, но и награда не меньше. Все грехи ваши прощены, долги списаны, клятвы не имеют силы, и ангелы даруют вам мощь повергнуть врагов Христа. Вы вошли сюда грешниками, однако выйдете новыми людьми, связанными лишь друг с другом и с матерью нашей — святой церковью. Господь сделал вас своей десницей, и однажды вы воссоединитесь с ним в раю.
Робби Дуглас был на седьмом небе от счастья. Он будто заново народился на свет. Умер игрок и женолюбец Роберт Дуглас, явив свету святого воителя Роберта Дугласа, рыцаря Рыбака. И Робби, клянясь в верности братьям по Ордену, истово верил в это.
— Встаньте! — приказал отец Маршан, — И возблагодарим Господа, моля, чтобы Он ниспослал нам успех в предстоящем нам великом подвиге!
— Спасибо, Господи! — проникновенно выдохнул Робби.
А Скалли с шумом испортил воздух и пробормотал:
— Иисусе! Кажись, я обделался.
Так получил путёвку в жизнь Орден Рыбака.
— Секрет, — объяснил Томас, — состоит в том, что перед выстрелом надо зарядить в арбалет болт.
— Болт?
— Ну. Стрела такая.
— Ага, — кивнула дама, — Я чувствовала, что забыла что-то. Такое часто случается в моём возрасте. Постоянно что-то забываешь. Мой благоверный давным-давно показывал, как обращаться с этой штуковиной… — она положила арбалет на деревянную скамеечку между двух апельсиновых деревьев, — Стрелять я из него не стреляла, ни разу, а то, грешным делом, пристрелила бы муженька. Ты, юноша, сбежал, что ли?
— Можно и так сказать.
— Пойдём-ка внутрь. Сыро тут.
Дама, сухонькая, древняя, макушкой не доставала Томасу до груди. Одежда покроем напоминала монашеские одеяния, но была пошита из дорогой ткани и подбита горностаем.
— Куда я хоть попал? — поинтересовался Томас.
— В обитель. Обитель Святой Доркас. Наверно, надо сказать «Добро пожаловать»?
— Что за святая Доркас?
— Жутко добродетельная, как мне говорили, и, вероятно, такая же скучная.
Старушка нырнула в дверку с низкой притолокой. Томас прихватил с собой арбалет и рассмотрел его поближе. Изящное оружие с ореховым ложем, отделанным серебром.
— Арбалет принадлежал моему супругу. Я и сохранила эту штуку, как память. Не то, чтобы я сильно хотела его помнить… Он был редкостной свиньёй, и сынок весь в него.
— Его сын? — опустил Томас арбалет на стол.
— И мой тоже. Граф Мальбюссон, а я, соответственно, вдовствующая графиня.
— О, графиня, — Томас отвесил церемонный поклон.
— Святые угодники! Манеры? — изумилась графиня, усаживаясь в мягкое кресло.
Она похлопала себя по коленке, и Томас недоумённо воззрился на старушенцию: его, что ли, приглашает присесть? В следующий миг на колени к хозяйке запрыгнул серый кот, а графиня неопределённо махнула рукой, предлагая Томасу располагаться, где захочет. Садиться он не стал. Комната была невелика и тесно заставлена мебелью, явно рассчитанной на более просторные помещения. Рядом с массивным столом стояли три кресла, подпёртые скамьёй и двумя сундуками. На столе были расставлены четыре серебряных подсвечника, блюда, кубки, кувшины, набор резных шахмат. Белёные стены украшало распятие и три расписные кожаные панели. На одной был изображён пастух, на другой — пахарь, на третьей — сцена охоты. Гобелен с вытканными единорогами занавешивал вход в альков.
