Улыбка гения - Софронов Вячеслав

— А кто тебе не велит мясо есть? Супы, что Татьяна варит? Ты же к ним сроду не притронешься, а съешь яблочко или финик сушеный — и готова, накушалась. Я уж про каши молчу, их приходится выбрасывать, один перевод продуктов.

— Супы жирные, к тому же пост идет, мясо, как тебе известно, есть не положено. А каш этих я в детстве накушалась, теперь даже смотреть на них не желаю… Нашел, в чем жену упрекнуть, не ожидала от тебя такого…　

— Физа, ты когда хоть взрослеть начнешь? Ведь мамочка уже, а все такая же капризная, как девочкой была: то хочу, этого не хочу. Во всех приличных домах нанимают кормилиц. А насчет денег не переживай, заработаю. Скоро и Машенька сама кушать начнет. Ты хоть подкармливай ее чем, всё польза, а то, глянь, светится вся, тощенькая. Ой, не знаю, как с тобой и быть. Ладно, пойду в дом. — Он встал и положил жене на колени свёрток с дочкой, которая тут же начала хныкать. Но он лишь чуть задержался, видя, что супруга принялась ее качать и что-то мурлыкать, собрал исписанные листы и ушел в комнату.　

Феозва не выдержала и бросила ему вслед:　

— Вот так всегда, чуть посидишь со мной и опять хвать свои бумажки — и до вечера тебя не увидишь, а я тут одна, как перст…　

Едва Менделеев устроился у письменного стола, как в комнату постучала горничная и извиняющимся тоном произнесла:　

— Барин, вас какой-то господин спрашивает, нужны, мол, ему по делу…　

— Кто таков? По какому делу? — не поднимая головы от бумаг, спросил он. — Опять просители на строительство какого-нибудь богоугодного заведения, замучили вконец, работать не дают. Нет у меня денег на их богоугодные дела. Скажи, дома меня нет, и все на этом. Не беспокой больше, видишь, работаю…　

— Так он слышал ваш голос, потому уходить не желает. Может, выйдите к нему, а то мне неловко солидного господина отправлять обратно, врать опять же, будто вас дома нет…　

Менделеев не успел ничего ответить, как дверь широко распахнулась, горничная отодвинулась в сторону и в комнату вошел кряжистый господин, одетый по последней моде, с небольшой окладистой бородкой, местами подернутой сединой. На пальце у него был золотой перстень с рубином, а в руках трость с набалдашником слоновой кости. Он без церемоний положил ее прямо на бумаги Менделеева, а сам без приглашения уселся на стул напротив, положив нога на ногу.　

— Кокорев, — представился он, полагая, что фамилия его говорит сама за себя и пояснять ничего не следует, выжидающе глянул на Менделеева. Но тот молчал, ощущая, как в нем закипает гнев от вторжения этого господина, и едва сдерживал себя, чтоб не выгнать того вон сию минуту. Посетитель заметил это и быстро убрал трость со стола. Выпрямился, подтянулся и продолжил:　

— Прошу прощения, что явился внезапно, не предупредив вас заранее. Но дело безотлагательное, потому и рискнул.　

Менделеев в упор смотрел на него и ничего не отвечал, ожидая продолжения.　

— А вы именно такой, как мне вас обрисовали. Чем-то на меня похожи. Вижу, готовы и на кулачках врукопашную сойтись… — хохотнул он.　

— Хотите испробовать? — ответил Менделеев, поднимаясь, и медленно снимая с себя домашнюю куртку. — Мне не впервой с незваными просителями так поступать, поглядим, чья возьмет…　

— Да успокойтесь вы, я же с миром пришел, негоже так гостей встречать, — поспешил охладить его пыл, тоже приподнимаясь, Кокорев, думал, мое имя вам должно быть известно. Но готов представиться: «золотой лапоть России», «солигалический крепак», «водочный король». Есть и еще разные прозвания, но, думаю, и этих хватит. Так меня в разных газетках прозывают. Да я на них не в обиде, они тем самым свой кусок хлеба зарабатывают, пущай, от меня не убудет. Да, чуть не забыл. Навел о вас справки, и оказывается, ваш дядюшка не кто иной, как Василий Дмитриевич Корнильев. Мы с ним неплохо ладили. Он ведь тоже одно время винными откупами занимался, хваткий был мужик, своего никогда не упустит. Царство ему небесное. — И он широко перекрестился. — И с историком нашим, Погодиным, академиком, дружбу водим. Он меня все в свою веру тянул, да не вышло. А что водочными откупами занимался, того не стыжусь…

— Я как-то напитками вашими особо не интересуюсь, да и всем прочим тоже. Говорите, с чем пожаловали, а то у меня, знаете ли, своих дел предостаточно, потому потрудитесь коротко изложить. И на том распрощаемся…

— Нет, скорехонько не получится, тем более у меня там, в коляске, кое-что припасено про вашу честь. — С этими словами Кокорев легко поднялся, открыл дверь и крикнул: — Яшка, тащи корзины сюда, все, все до одной, ничего не забудь.

Через мгновенье влетел кокоревский слуга, смазливый малый, и с поклоном поставил на пол две корзины, из которых виднелись завернутые в бумагу различные гостинцы: конфеты, грецкие орехи, окорока и колбасы, бутылки с вином, детские игрушки и много еще чего. Вскоре он вернулся и принес еще две корзины, после чего Кокорев приказал:

— Главное забыл, картину, давай ее тоже…

— Будет исполнено, хозяин, — ответил тот и внес завернутую в холст картину, прислонил ее к столу и исчез.

Кокорев сдернул скрывающую картину материю, и взгляду Менделеева предстал образ Христа кисти известного итальянского художника, которой он когда-то любовался в Лувре, будучи еще стажером.

— Неужто подлинник?! — не скрыл он своего удивления.

— Подлинник во Франции находится и, насколько мне известно, продаже не подлежит. А это полотно кисти самого Карла Павловича Брюллова, который мне любезно и продал его по знакомству.

— И не жалко? — вырвалось у Менделеева. — Нет, такой подарок я просто так принять не могу. За это спасибо. — Он показал на корзины. — Моя супруга, думаю, будет рада, а картина… Я представляю ее цену. Нет, не могу…

— Не будем мелочиться, я человек нравов широких, как русский лапоть, которым меня называют, моя галерея от того большого урона не понесет. Кстати, будете в Москве, милости прощу, станете желанным гостем. Заходите в любое время, для вас всегда двери открыты…

— Лучше поясните, с чего такая щедрость? Да вы садитесь, прошу. — И он начал скручивать папироску. — Угощайтесь, — подвинул он коробочку с табаком, — а то одному как-то неудобно…

— Благодарствую, вера не позволяет. Если не в курсе, мы старой дедовской веры придерживаемся, кою нынче старообрядческой зовут. Страданий из-за нее, доложу я вам, изрядно пришлось принять. Но на то она и вера, чтоб через страдания пройти и человеком остаться. А вы сами какой веры придерживаетесь, коль то не секрет? Не хотите — не отвечайте, просто интересно, с кем дело имею.

— Я в науку как-то больше верю, с улыбкой отвечал Менделеев, — хотя крещен и с супругой в православной церкви венчаны. Иначе у нас нельзя…

— Понимаю… Хотя насчет науки я так вам скажу: я свою науку батожьем да розгами отцовскими постигал. Потом еще гонениями и унижениями разными. Может, потому и поднялся, что Господь хранил и оберегал. Но не о том разговор. Дело у меня к вам. Прямо скажу, коль откажете, не обижусь, А дадите согласие, в накладе не останетесь. Плачу щедро, никого в обиде не оставил пока…

— И что за дело такое? В чем ваш интерес? Насколько мне известно, винные откупа вы оставили после государственных указов на этот счет. Слышал, будто железные дороги на юг прокладываете, нефтяными промыслами интересуетесь. Хотите, угадаю? Не иначе как добычей нефти недовольны? Правильно говорю? Иначе бы вряд ли пожаловали, о моем интересе к этому вопросу широко известно…

— Вы, как посмотрю, еще и провидец, угадали. Нефть меня в последние годы весьма занимает. Только доходов с нее — пшик один, не более того. Другие разбогатеть успели, а у меня одни расходы. Вот мне добрые люди и подсказали к вам на поклон пойти, будто бы вы секрет знаете, как можно от нефти прибыль получить, что там поменять требуется.

— Если у вас на промысле дело обстоит так же, как и на прочих, то менять многое придется. Как вы ее добываете?

— Да как и все: мужики ведрами ее, матушку, черпают, потом везут на перегонку, а уж там из нее выпаривают и нафтель, его еще фотогеном зовут, получаем, что в продажу идет. Ничего особенного вроде, но, чует мое сердце, на этом останавливаться не следует, уж больно много в отход идет, сжигать приходится. А коль ум да руки приложить, можно из всего этого что-то дельное получить…