Улыбка гения - Софронов Вячеслав

Дмитрий чуть посидел, размышляя о перипетиях своей судьбы, складывающейся столь удивительным образом, и развернул следующее письмо Ольги. Оно было датировано временем его отправки в Германию. Сестра в нем сетовала, что у него ничего не вышло с Сонечкой Каш, но не оставляла надежды воздействовать на брата иным способом. О его поездке в Гейдельберг узнал каким-то образом муж сестры — Николай Васильевич Басаргин, через некоего профессора Т. И он же через Министерство иностранных дел обещал свести Дмитрия с немецким промышленником К. Там же упоминалось о певице А., привлеченной к этой затее.　

После этого чтения Дмитрия словно кипятком ошпарило. Он и не предполагал ничего подобного и теперь сидел за столом, пытаясь осознать открывшуюся перед ним картину. Да, он подозревал Агнессу в неискренности, но даже не предполагал, кто за всем этим стоит. Оказалось, близкие ему люди. Он не стал читать последние письма Ольги к Феозве, догадываясь об их содержании, но зато сама Феозва предстала перед ним совсем в ином свете, стали понятны её намеки на переезд в Европу и трудоустройстве в одной из промышленных лабораторий Альфреда Крупберга. После всего, что он узнал, Дмитрий хотел было разбудить жену и заявить, что жить с ней больше не намерен после всего, что узнал из писем. С Ольгой, решил он, разберется потом и тоже все выскажет ей в лицо. Но неожиданно Феозва вошла к нему в кабинет в ночной рубашке, видимо, увидев свет через неплотно закрытую дверь.　

— Почему не ложишься? — поинтересовалась она. — Уже поздно.　

Дмитрий растерялся от ее внезапного появления и не сразу нашелся что ответить. Она подошла к нему и положила руки на плечи, не заметив разложенных на столе писем, которые он успел прикрыть газетой.　

— Ты за что-то сердишься на меня?　

— Да, именно сержусь, и не просто сержусь, а думаю о нашей дальнейшей жизни. Мне хочется все изменить и… — Он никак не решался сообщить, что не желает ее больше видеть и готов расстаться хоть завтра. Что-то останавливало- его.　

Тем временем Феозва, ровным голосом произнесла:　

— Похоже, я беременна, — а потом добавила, что бы он не сомневался в значении этих слов: — У нас будет ребенок.　

Дмитрий уставился на жену ничего не понимающим взглядом и хотя давно ждал чего-то подобного, но это известие стало для него полной неожиданностью.　

— Я знаю, будет девочка, — неожиданно для себя улыбнулся он, — и я назову ее Машей. Ты согласна?　

— Пусть будет Маша, хорошее имя, — согласилась она. И он тут же забыл о прочитанных письмах, где кто-то вздумал распорядиться его судьбой, о тех мелких склоках и неурядицах меж ними. В голове была лишь одна мысль: «Скоро я стану отцом! А потом будут и другие дети. Значит, жизнь продолжается. Живем дальше…»　

Часть вторая

ОБРЕТЕНИЯ И УТРАТЫ

Глава первая

И у них действительно родилась дочь, которую Дмитрий настоял назвать Марией в память о матери. Правда, Феозва надулась и заявила, что Марию Дмитриевну, как она слышала, многие в Тобольске называли русалкой. Дмитрий в ответ лишь фыркнул и ответил:　

— Мало ли что разные бабы толкуют, не всему же верить.　

Феозва на этом успокоилась и больше возражать не стала. Вот только все заботы после рождения дочери легли на плечи все того же Дмитрия, поскольку молодая супруга его оказалась на редкость никудышней хозяйкой, о чем он, впрочем, давно догадывался, а потому ему самому приходилось вести переговоры с мясником и молочником, делать заказы в соседних лавках, следить за купанием дочери, вывозить жену вместе с Машенькой на короткие прогулки.　

К тому же найденная им кормилица чем-то не устроила Феозву, и та заявила, что будет кормить девочку грудью сама, поскольку где-то читала, будто бы ребенок при этом быстрее растет и развивается. Только на деле все вышло наоборот — у нее попросту не хватало молока, и девочка чахла буквально на глазах. К тому же Феозва не могла толком объяснить нанятой всё тем же Дмитрием кухарке, что от нее требуется. Если хозяин отсутствовал, та могла чуть не весь день ничем не занятая сидеть часами без дела в кухне, тогда как Феозва сидела в другой комнате с книжкой в руках, делая вид, что очень занята.　

Но Дмитрий всё прощал ей и даже, случалось, сам готовил ужин, стирал пеленки, лишь бы избежать очередной размолвки с женой. Ее это вполне устраивало. Иногда он, не выдержав, начинал пенять ей, что кухарка в его отсутствие бездельничает, Феозва надменно отвечала: «Нас в институте не учили, как следует с прислугой разговаривать. У тебя это лучше выходит».　

Здоровье дочери все больше тревожило Дмитрия, и он решил снять на лето дачу под Петербургом, надеясь, что свежий воздух благотворно на нее подействует. И верно, буквально за неделю девочка ожила, окрепла, личико порозовело, в глазках появился здоровый блеск, плач прекратился. Если бы Феозва согласилась пригласить кормилицу, глядишь, дело совсем бы пошло на лад. Но та была непреклонна и ни за что не хотела доверять дочь «какой-то грязной тетке». Спорить по этому поводу было бесполезно. Дмитрий надеялся, пройдет время, и она одумается, послушает его — и все нормализуется. Может, так все оно и вышло бы, если бы не предложение, поступившее от одного именитого купца Кокорева, хозяина нефтяных приисков на берегу Каспийского моря.　

С появлением дочери хлопот прибавилось, тем более что девочка, как казалось заботливому отцу, росла медленно, была вялой, плохо спала, часто просыпалась, и он, чтоб не будить жену, осторожно брал ее на руки и, тихо ступая, ходил по комнатам, убаюкивая ее. Поэтому летом, надеясь, что свежий воздух благотворно подействует на ребенка, снял дачу под Петербургом, куда они вместе с прислугой и переехали.　

Однажды они, сидя на открытой веранде, обсуждали злободневный вопрос: где можно найти деньги, поскольку расходы многократно возросли. Дмитрия Ивановича неоднократно приглашали местные промышленники для консультаций по разным видам производств, но он брался за подобные заказы неохотно, боясь оставить Феозву одну с ребенком, опасаясь, что она не справится со своими обязанностями. И она в первую очередь не соглашалась даже на короткую отлучку мужа, ссылаясь на плохое самочувствие после родов.　

— Даже не думай, одного не отпущу, — возражала она, — мне самой не управиться с тем, с другим… Вон нянька меня совсем не слушается, горничная нос воротит, что ни скажу, все на тебя ссылается: «Хозяин сказал… Хозяин велел…» Будто бы я здесь приживалка, а не законная твоя супруга, в храме венчанная. Ты бы почаще им напоминал об этом или лучше иных кого нашел, более послушных.　

— Ой, не говори глупостей. Деревенские девки, они привыкли, что у них в семье мужик за главного, вот только меня и слушаются, — успокаивал ее Дмитрий. — Не переживай, я здесь и все у нас ладится. Машенька вон подрастает, ползает уже, скоро ножками своими ходить начнет. Бойкая девочка, в нашу породу. Ты бы все же согласилась кормилицу нанять, а то своего молока у тебя, как погляжу, совсем чуть, ей явно не хватает…　

— Не хочу. Во-первых, лишние расходы, а твоего жалованья на все не хватает. Я, когда за тебя замуж пошла, думала, всем обеспечишь, а оно вон как вышло. Уже не помню, сколько у дядюшки назанимала, ладно, молчит, не требует возврата, но мне от того не легче никак. Да и моего молока хватает ей. Надо бы продуктов побольше брать, чтоб для меня они подошли, а то все кисель да каша, надоели уже…　

— Могла бы и не занимать, а тратить поменьше. Меня лишь позоришь, то-то он смотреть начал искоса в мою сторону, а я причины понять не могу. А оно, оказывается, вон в чем дело… Да, хлопот мне от вашего семейства и не расхлебать…　

— Он меня в беде не оставит, можешь не переживать на этот счет. Жалею уже, что сказала.　

Менделеев отмахнулся от ее слов и взял в руки листы со своими записями, держа при этом дочь на руках. Но потом, словно вспомнив что-то, продолжил: