Улыбка гения - Софронов Вячеслав

И в то же время он не хотел казаться в глазах других дряхлым и немощным. Все так же ходил на службу, Анна Ивановна настойчиво уговаривала его отправиться на очередную театральную премьеру, ездил с визитами по министерствам, участвовал в различных заседаниях, чем ужасно тяготился, и мечтал хотя бы вечер провести за письменным столом.　

При этом нет-нет да и вспоминал слова Пирогова, предрекшего ему долгую жизнь. Только вот он не сказал — до какой поры…　

И вот в середине зимы очередная простуда окончательно подорвала здоровье Дмитрия Ивановича. Он понимал, ему остались считанные дни, а может, и часы, но не боялся предстоящего ухода в иной мир. Ему даже было интересно узнать, таким ли окажется этот мир, каким его рисуют себе большинство верующих людей. Он и здесь оставался исследователем, интересующимся всем, с чем сталкивался. Возможно, и там ему предстояло открыть что-то новое, ранее неизвестное, а потому он не жалел о прожитых годах, оценивая их по своим строгим законам. И хотя не все свои начинания он довел до конца, но тем, что сделано, он может заслуженно гордиться. Придут другие, может, то будут его дети или их внуки, пусть окажутся совсем незнакомые люди, но начатое им они должны продолжить и завершить. Он преодолел лишь несколько ступеней лестницы, ведущей в заоблачные научные дали. И он завидовал тем, кто придет после него.　

Вспоминалась смерть отца. Тогда вокруг него собрались почти все дети. И верная жена, проводившая его до самой могилы. А вот он этого был лишен. Все его близкие, как назло, куда-то разъехались. А может, и к лучшему. Так, без лишних слез и причитаний, умирать даже легче. Хватятся, подумают, что он в очередной раз уехал из дома по делам, никого не предупредив.　

По сути дела, он и прожил одиночкой, сам по себе, со своими мыслями и идеями. Иначе не получилось бы отдавать всего себя тому занятию, которое принято называть наукой. Да, наука — удел одиночек. И никак иначе. Ученый, словно роженица, являет миру новую идею, закон, теорию. А рожденная им идея или что иное начинают жить отдельно от своего прародителя, у них своя судьба, и пока неясно, обеспечена ли им долгая жизнь или ранняя смерть еще в малолетстве. Большинство из вновь рожденных идей уйдут в небытие, не оставив о себе даже следа. И лишь немногим суждено продолжить свой род, а значит, жить дальше, обрастать потомством и со временем забыть о том, кто дал им возможность появиться на свет. И это тоже удел ученых…　

Конечно, ему хотелось узнать, что будет завтра, через год, через десять лет, но он слишком устал от непрерывной борьбы, непонимания, чванства и тупости тех, кто не принимал его идеи. Хотя он понимал, иначе не бывает.　

Был ли он счастлив все эти годы? Может быть, если вспомнить и воссоздать отдельные фрагменты из прошлого. Он плохо представлял себе, что значит быть счастливым. Богатым? Точно нет. Будь у него состояние, он бы наверняка пустил его на закупку новых приборов или на строительство судна для путешествий. Свою мечту побывать во многих странах он воплотил в старшем сыне, и тот даже совершил кругосветное путешествие. Вот тогда Дмитрий Иванович был счастлив, встретив сына после возвращения. Но сын так рано ушел из жизни и унес с собой это теплое чувство, оставив отцу лишь горечь воспоминаний.　

Да, он радовался, как ребенок, встретив Анну, гуляя с ней между развалинами древнего Рима, проехав по Франции и Испании, наблюдая, как она делает наброски своих будущих картин. Но это длилось недолго. Праздное безделье его тяготило, делало вялым, притупляло мысли, гнало новые идеи, и он чувствовал свою никчемность и… одиночество, несмотря на то что кто-то рядом с ним радовался жизни.　

Наверно, он был счастлив, когда работал, но вряд ли сознавал это. Нельзя заниматься чем-то важным и оценивать себя как бы со стороны. Он радовался, глядя на подрастающих детей. Но и это всего лишь короткие минуты, редкие вспышки, возвращающие в реальный мир. А потом снова опыты, расчеты, размышления и долгие сомнения в правильности выбора, когда нет и минуты, чтоб осознать, а счастлив ли ты.　

И никто не ответит на этот вопрос, не занесет эти мгновения в таблицу, не составит график, не запишет столбиком цифры, из которых слагаются часы, дни, годы, прожитые им; не подытожит: вот столько-то времени он был счастлив, а все остальное — это просто работа, ожидание результатов, а то и пустые хлопоты.　

Может быть, счастье сокрыто там, за порогом, отделяющим жизнь от смерти, через который он совсем скоро перешагнет и избавится от всех мучений и траты напрасных усилий, неопределенности и сомнений. Вдруг главная работа и новые открытия ждут его именно там и вся жизнь — лишь экзамен, экзамен на прочность? А может, всё не так, как он думает? Неужели и здесь нельзя обойтись без сомнений? На этот вопрос он не мог найти ответ…　

Теперь он почти перестал улыбаться. Силился, но не мог, мешала какая-то неведомая ему сила. Может, потому, что пришлось столько преодолеть, выстоять, пережить? И вот теперь наступила расплата за многочисленные срывы, нетерпимость к ближним, категоричность суждений. Кто-то лишил его возможности уйти из жизни с улыбкой. Или это сделал он сам?

И когда он в последний раз открыл глаза и закрыл вновь, чтоб больше уже никогда их не открыть, улыбка вернулась к нему и уже не покидала…

…Прошло несколько десятилетий. И уже в годы советской власти на воду было спущено научно-исследовательское судно «Дмитрий Менделеев», где при погрузке была замечена отличная от прочих пассажиров фигура слегка сутулого мужчины с длинными волосами, до плеч, и давно нестриженной бородой. Он нес на плече допотопную деревянную треногу с закрепленным на ней каким-то хитроумным прибором, а в свободной руке портфель желтой кожи с бронзовыми застежками, из которого торчали свернутые в трубку чертежи. Впрочем, во время посадки на него никто особо не обратил внимания, но когда судно отплыло, то странного старика на нем, сколько ни искали, не обнаружили…　

Говорят, что похожий на него человек, сопровождаемый тихим ворчанием, время от времени мог появиться в какой-нибудь секретной лаборатории, а потом столь же легко исчезнуть. Старые ученые, понимая, в чем дело, пробовали заказывать художникам или оставшимся на свободе богомазам написать со старика портрет под старинную икону, на которой был бы изображен не кто иной, как сам Менделеев. Но по неизвестной причине ни картин, ни икон в их лабораториях в скором времени не появилось, а вскоре и сами чудесные явления прекратились. Впрочем, в некоторых закрытых лабораториях тайно существовал свой ученый «алтарь», где великий химик стоял в одном ряду с пророками от науки: Ньютоном, Галилеем, Эйнштейном и пр.　

В какой-то момент, когда в бывшей российской столице на Неве открыли памятник Дмитрию Ивановичу, а в одном из соборов провели торжественный молебен, ему посвященный, видения в пределах научных питерских лабораторий по неизвестной причине внезапно прекратились. Может, что в народе поменялось, может, срок пришел и образ умершего нашел таки успокоение от мирских забот и научных хлопот. Говорят, тогда же гуляющие вдоль Невы обыватели перестали встречать мелькавший в лунную ночь в речных волнах хвост существа, очень похожего на сказочную русалку　

Но вот только в последующие годы то в одном, то в другом сквере степенные отдыхающие вдруг стали замечать согбенную мужскую фигуру, чем-то отдаленно похожую на всемирно известного ученого, с неразлучным зонтиком-тростью в руке и тетрадкой с непонятными формулами на коленях. Он обычно был чем-то недоволен, но временами мог начать громко смеяться и размахивать руками, словно спорил с кем-то, для окружающих не видимым. Народ сторонился старика в старомодном плаще, хотя и понимал, тот безобиден и весь погружен в свои вычисления. А старожилы, проходя мимо, обычно кланяются ему, как старому знакомому, и, не останавливаясь, спешат дальше по своим делам. А тот, не желая отвлекаться на случайных прохожих, продолжает сидеть тихо, занятый чем-то своим, не понятным для окружающих, пока на город не наползет вечерний сумрак и он не исчезнет вместе с ним…