"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Я пришла узнать… – смущенно забормотала она. – Удалось ли… ты что-то увидел… со сне?
– Да, я как раз рассказывал Хельге, что сначала видел страшную старуху, похожую на червивый гриб. Это была Тихомила?
– Едва ли, – усомнилась Хельга. – Тихомила не так чтобы очень стара. Ей лет пятьдесят или чуть больше. Двадцать лет назад ее старший сын, Тихоня, был отроком, и ей сейчас может быть лет пятьдесят пять.
– Ну а та старая шишимора выглядела на все восемьдесят. Она сказала, чтобы я шел к реке и плыл на запад.
– Какой реке? – в один голос спросили мать и дочь.
– Она не сказала! К счастью, это было не все. Я проснулся, обдумал то, что видел, и заснул опять. И во второй раз мне приснилась другая женщина, во всех отношениях лучше первой…
У Вефрид оборвалось сердце; она сглотнула, сосредоточившись на том, чтобы сохранить лицо спокойным, но не могла унять взволнованное дыхание.
– Она была молода… – начал Бер, – но не могу сказать, как она выглядела. Я видел ее смутно, а может, плохо запомнил. Мне кажется, у нее были золотистые волосы, а платье белое как снег…
У Вефрид оборвалось сердце. Отчасти это описание подходило к ней.
– Помню голос… Приятный голос молодой девушки. Она сказала, чтобы мы искали Градимира вниз по реке Песи. Здесь есть такая река?
– Есть! – охотно подтвердила Хельга; Вефрид не решалась подать голос. – На северо-восток, не более двух роздыхов отсюда. Она считается притоком Мерянской реки, по ней уже можно плыть без перерывов до самого Силверволла.
– Так значит, этот путь мы и должны выбрать. – Бер поглядел поочередно на мать и дочь. – Надеюсь, вторая гостья не обманула меня, как первая.
Вефрид старалась не смотреть ни на Бера, ни на мать: как бы не прочли в ее глазах, что она уверена в искренности второй гостьи. Она смотрела на дверь и поэтому первой увидела, как та отворяется и в погост входит, низко склонившись, Вальгест.
– Я нашел след! – объявил он. – Брал начало от той же избы и шел на восток, к реке. Там стоит какой-то хутор из трех домишек. Наша добыча уплыла на лодке. Ему помог кто-то из местных. Когда будем там, найдем его и расспросим – к тому времени хозяин челна уже вернется. Он скажет, куда повез беглеца – вверх или вниз по реке. Вот этого я, увы, не смог понять – на воде ведь нет следа…
Бер многозначительно выставил вверх палец, и Вальгест умолк.
– Спасибо тебе за твои усилия, мой друг! – торжественно произнес он. Вефрид не знала, что сейчас видит именно того Бера, которого знали в Хольмгарде, а не того, угрюмого и мрачного, которым его сделал долг мести. Так ясно явленное благоволение богов взбодрило его, разогнало душевный мрак. – Они подтверждают вести, которые я получил во сне. Градимир уплыл по Песи на восток. Теперь можем считать, что знаем это точно.
– Во сне? – Вальгест удивленно подался к нему. – К тебе кто-то приходил во сне?
– Да. Это была… – Бер запнулся. – Я сейчас вспомнил: она назвала себя, но просила ее не выдавать. Глупо было бы рассердить такую помощницу, поэтому я не скажу, кто она. Но теперь я знаю: ей можно верить!
При этих словах он почему-то взглянул на Вефрид; она потупилась. Не докажешь…
Вечером Эскиль устроил для Бера со спутниками богатый прощальный ужин: снова расщедрился на барашка и большой жбан меда, не считая жареной рыбы, печеных яиц, копченого сала, козьего сыра, жареных грибов с луком и сметаной и киселя пяти разных видов.
– Пока ты еще не умел ходить, твое любимое слово было «Туда!», – рассказывала Хельга вечером, сидя за столом с семьей и гостями. – Тебя кто-нибудь брал на руки – или Бера, или я, или Тияхти, – ты уверенно указывал куда-нибудь вдаль, будто конунг с носа корабля, и говорил: «Тада!» А сам ты так шустро ползал, что ходить тебе вроде как не было нужды. И вот однажды тебя принесли в шомнушу к Сванхейд, а она разбирала свой ларец с украшениями, кажется, какой-то перстень искала. А ты стоял возле скамьи напротив. Увидел, что в ларце все такое красивое, тянешь руки и требуешь: «Дяй!» А она так спокойно говорит: «Тебе надо? Подойди и возьми!» Ты и пошел. Перешел шомнушу, схватил какую-то большую застежку и на попу брякнулся. Заревел, но дело уже было сделано…
Слушатели хохотали, и Бер заодно со всеми. Хельга много чего помнила о его жизни от рождения и до середины второй зимы, чего он сам помнить не мог.
– Ну а когда ты научился ходить, с тебя уже глаз нельзя было спускать, – продолжала Хельга под общий смех. – Раз было, твой отец недавно вернулся из второго похода на греков, а тебе шла вторая зима. Он умывался, а его гривна и золотой браслет лежали рядом на скамье. Ты подошел, взял браслет – такой толстый был, крученый, с драконьими головками, – бегом побежал к печке да как бросил его прямо в угли! Едва сумели вытащить. Тородд потом долго звал тебя Губителем Обручий…
– Ну вот, значит, у меня с детства все же были задатки великого воина. – Бер улыбнулся и протер глаз, где от смеха блестела слеза. – А я и не знал.
– И ты уже тогда хорошо умел… ну, убеждать людей. Как-то к нам пришла в гости старая Радонега, Велерадова мать, а ей тогда уж было лет семьдесят или около того. Ты ползал по полу и играл в деревянные лошадки. Нам с Берой куда-то надо было выйти, я не помню, по делам, она попросила, чтобы Радонега за тобой посмотрела. Мы возвращаемся – вы с ней вдвоем ползаете по полу, ты и старуха. Увидела нас, хотела встать – а не может, спину прихватило. А нам ее было не поднять – позвали кого-то из мужчин, он с одной стороны ее под локоть держит, мы с Берой – с другой. Спрашиваем: что же ты, мать, коли спина болит, зачем же на четвереньках бегать? А она и ответить не может…
Все вокруг хохотали, вечер получился веселый. Хельга старалась бодриться, но то и дело на лице ее проступала грусть, как влага сквозь полотно. В глазах ее, устремленных на Бера, сияли любовь и боль: по невозвратной молодости, по ушедшим на тот свет подругам и близким. Сквозила тревога: уже завтра Бер покинет Видимирь, и Хельга опасалась за его жизнь немногим меньше, как если бы его провожала сама Берислава.
– Какой ты был… – Она приподняла руки, будто держала ребенка, стоящего у нее на коленях. – И какой стал… Твоя мать гордилась бы тобой.
Ей стало трудно сдерживать слезы; не желая портить веселье, Хельга улыбнулась, встала и вышла из погоста, будто на поварню или в погреб.
После ее ухода некоторое время стояла тишина, отчасти неловкая.
– Но я уверен – вы с братом в детстве были орлы не хуже меня, – сказал Бер Хавстейну.
– Да уж! – согласился Эскиль. – Хавстейн тоже едва говорить научился, а когда хотел пить, то кричал: «Пи-во! Пи-во!» Это его Эйрик научил, он тогда еще был жив и сам на пиво налегал, мог троих перепить…
Разговор покатился дальше – о пиве и искусстве его питья мужчинам всегда есть что сказать, – но Вефрид прислушивалась одним ухом, не отводя глаз от Бера. Она с утра была сама не своя, и к вечеру, за этим прощальным столом, ее смятение еще усилилось и стало почти нестерпимым. То и дело у нее наворачивались слезы от какого-то щемящего чувства: и светлого, и горького, и радости, и тоски. И все это было как-то связано с Бером. Ее приключения в лесу, его приключения на болоте, мысли о соперничестве с Одином, ее ночная вылазка в погост, эти рассказы матери сплелись в ощущение огромной важности всего, что касается Бера. Глядя на него сейчас, она уже не замечала его ястребиного носа и прочего, что ей поначалу не понравилось. Она вовсе перестала замечать его внешний облик и видела сам дух, сияющий в его груди, – дух человека, способного на большие дела и достойного большой славы, что бы он ни говорил о себе сам. Каждый взгляд на его веселое лицо обжигал; от непонятного волнения смотреть на него было мучительно, а на что-то другое – скучно.
Встретив ее взгляд, Бер слегка улыбнулся и подмигнул – чисто по-дружески, надеясь перед расставанием окончательно с ней помириться, – но у Вефрид перевернулось сердце. Она быстро отвела глаза, сосредоточив все силы на том, чтобы не дать слезам пролиться на щеки. Чем она это объяснит, ведь не она качала Бера на руках, когда он был не больше зайчонка! Она и сама не знала, отчего ей хочется плакать. Как она выдержит до конца этого вечера, пока он еще в Видимире?
