Александр Мацкин - Орленев
зано, что актрисе-звезде следует подумать о своем будущем, вре¬
мени у нее осталось не так много.
На этот раз она спохватилась, и следующий фильм показал,
какие бы она одерживала победы, если бы строже относилась
к себе и в особенности к людям, которые ее окружали. Это была
смелая, современная, не похожая на все предыдущие переделка
«Дамы с камелиями»; Армана Дюваля играл Рудольф Валентино.
Потом опять последовала серия неудач. Назимова экранизировала
«Нору», в театре она часто ее играла, кинопублика, не привык¬
шая к идейной трактовке таких сюжетов, встретила ее работу хо¬
лодно. Последним фильмом в ее студии была «Саломея» — тоже
неуспех. Дела актрисы пришли в упадок, и вилла, которую она
построила и где любила принимать гостей с русским радушием,
была продана и перестроена в пансион, названный «Сад Аллы».
Назимова долго еще выступала в театре и в кино, но былая
слава к ней уже не вернулась. Она умерла в 1945 году, на шесть¬
десят седьмом году жизни. Авторы трехтомной истории кино,
рассказав печальную повесть возвышения и заката американской
звезды русского происхождения, приходят к выводу, что, какие
бы неудачи ни преследовали Аллу Назимову, ее можно поставить
в один ряд с такими корифеями немого кинематографа, как Дуг¬
лас Фербенкс и Мэри Пикфорд,— по силе таланта она ни в чем
не уступала этим актерам, которых окружал ореол долгого при¬
знания.
Английские театральные справочники пишут о Назимовой
еще более сочувственно, не связывая ее личную драму с творче¬
ством и отдавая должное вкладу выдающейся актрисы в историю
драматической сцены Соединенных Штатов. Так, в Оксфордском
справочнике мы читаем: «Она была превосходной актрисой, тре¬
петной и пылкой, ярко передающей все тонкости своих великих
ролей» в пьесах Ибсена, Чехова, Тургенева, О’Нила32. Весьма
знаменательны и слова знаменитого американского драматурга
Теннесси Уильямса, который еще студентом, в сезоне 1929/30 го¬
да, видел Назимову в Колумбии в роли фру Альвинг в «Приви¬
дениях» и впоследствии говорил: «Я долго не мог опомниться от
игры актрисы. Это было одно из тех незабываемых впечатлений,
которые заставили меня писать для театра. После игры Назимо¬
вой хотелось для театра существовать» 33.
Он возвращался в Россию налегке, за четырнадцать месяцев
жизни в Америке ровным счетом ничего не нажив. Через его
руки прошли большие тысячи, и их как ветром сдуло. Денег
у него осталось при скромном образе жизни на месяц, самое
большее полтора. Он любил латинские поговорки — далекий след
второй московской классической гимназии — и часто повторял
слова мудреца древности, как и он, спасшегося бегством от пре¬
следователей: все свое ношу с собой. В его случае это не иноска¬
зание, это реальность. И в России у него не было никакого иму¬
щества, движимого или недвижимого, если не считать участка
земли под Ялтой, который он купил по совету Гарина-Михайлов¬
ского, чтобы разбогатеть, и потом не знал, как сбыть с рук*.
У него не было даже обязательной прописки и адреса: когда чи¬
таешь его рассеянные в архивах письма, замечаешь одну повто¬
ряющуюся подробность — Павел Николаевич просит своих кор¬
респондентов отвечать ему до востребования: Ташкент почтамт,
Луганск почтамт, Витебск почтамт, Благовещенск почтамт и т. д.
На одном из его писем с горьким юмором указан обратный ад¬
рес — пространство.
* Рядом с участком Орленева по проекту его друга Гарина-Михайлов¬
ского, писателя и инжепера-изыскателя, должна была пройти крымская же¬
лезная дорога, но русско-японская война помешала ее строительству; по¬
том к этому проекту уже не возвращались, и покупателей на его землю
найти было трудно,
В черновых заметках к мемуарам он пишет, что уезжал из
Нью-Йорка «опустошенный и бездомный» Но прошло несколько
дней, и боль его улеглась или, точней, ушла вглубь. На этот
раз океан действовал на него умиротворяюще. Он всегда искал
близости с природой, а всю жизнь провел в гостиницах и поез¬
дах; теперь перед ним открылись просторы Атлантики, он спал
мало, долгие утренние часы сидел на палубе, иногда читал самые
неожиданные книги, например старые номера журнала «Былое»
(до 1904 года издававшегося за границей), иногда просто грелся
в лучах еще нежаркого майского солнца. Как редко в его жизни
были такие минуты покоя! Компания у них собралась дружная,
мужская — его товарищи актеры, капитан парохода, с которым он
хорошо объяснялся на языке жестов. По вечерам они много пили,
пили весело, без надрыва, не пьянея. Голова у него была ясная,
он понимал, что какой-то важный рубеж его жизни пройден,
жаль, конечно, что он не разбогател в Америке, но, может быть,
это к лучшему, он не разленится, не распустится. Его секретарь
и переводчик приготовил ему сюрприз: он вез с собой туго наби¬
тый портфель с рецензиями американских газет на его гастроли.
Каждая рецензия сама по себе мало трогала Орленева, все вместе
его порадовали: хор был нестройный, но тон был единодушный,
хвалебный. Значит, он не осрамил русское искусство и добыл
ему признание на новом континенте.
Впереди у него были смелые планы, он хотел поставить
«Бранда», роль мужественного священника, как писал он позже,
«захватила его душу, поглотила все существование» 2, и без про¬
медления стал ее разучивать. Монологи ибсеновского героя зву¬
чали очень внушительно на палубе океанского лайнера, где-то на
полпути между Нью-Йорком и Христианией. Здесь, на пароходе,
он узнал о смерти Ибсена, и его старая мечта сыграть «Приви¬
дения» с норвежской труппой вновь ожила. Теперь для этого был
очень веский повод.
Как всегда, Орленеву помог случай. Вскоре после приезда
в Норвегию по рекомендации русского консула его пригласили
на спектакль «Пер Гюнт», спектакль торжественный, посвящен¬
ный памяти Ибсена, оркестром дирижировал сам Григ. В первом
антракте Орлепев увидел молодого человека, выделявшегося
в толпе собравшихся — не то француз, не то грузип, европеец
с чертами Востока, с черными горящими глазами (так в старой
пьесе «Трильби» гримировали гипнотизера Свенгали; но здесь был
не грим, а сама натура). Надо сказать, что и молодой человек не
отрывал глаз от незнакомого ему иностранца. В следующем ан¬
тракте они познакомились. Орленев представился, и русский эми¬
грант А. А. Мгебров, по его собственным словам, «задохнулся от
радости»,— ведь это был его любимый актер еще со времен суво-
ринских премьер.
Не остался в долгу и Орленев: ему понравилось пе только то,
что говорил этот странный юноша, но и самый ритм его речи,
очень взволнованный и изящно-артистичный, и в тот же вечер он
сказал своим спутникам-актерам, что познакомился с русским
эмигрантом, который, по его впечатлению, принадлежит к «музы¬
кальной половине человечества», общения с такими людьми он
всегда ищет. Сколько было в его жизни таких встреч, начиная
с вологодского сезона двадцать лет назад,— там он сблизился
с безвестным актером на выходах Шимановским, открывшим ему
тайны поэзии театра.
Восторгу Орленева не было предела, когда он узнал биогра¬
фию Мгеброва. Оказалось, что этот изящный юноша, так пла¬
менно увлеченный искусством, скрывается от преследований цар¬
ской политической полиции. Сын генерала, занимавшего видный
инженерный пост в военном министерстве, и одаренной певицы,
дебютировавшей в Мариинском театре и отказавшейся от своего
призвания, чтобы не подмешать карьере мужа, молодой Мгебров
еще в Михайловском артиллерийском училище в Петербурге свя¬
зался с кружком революционно настроенной студенческой моло¬
