Александр Мацкин - Орленев
ловеческого страдания, чем это удалось русским актерам, которые
вчера после полудня впервые выступили в нашей стране...
Легко было допустить, что незнакомство с русским языком будет
серьезной помехой для этих гастролеров», но, к счастью, заме¬
чает газета, язык театра при благоприятных обстоятельствах ста¬
новится универсальным. Более того, «никакое искусство не может
сравниться по правдивости с искусством больших актеров, и по
крайней мере двое из приехавшей к нам труппы имеют право на
похвалу, выраженную в этих словах, какой бы высокий смысл мы
им ни придавали» п. Газета имеет в виду Орленева и Назимову.
После таких отзывов — «Ныо-Йорк тайме» не осталась в оди¬
ночестве — арендовать театр было уже гораздо проще. И вскоре
оказалось, что какая-то прогорающая труппа охотно уступит им
на две недели площадку в одном из районов городской бедноты.
Так начался первый сезон Орленсва в Америке, продлившийся
почти три месяца, до 18 июня. Когда кончился срок в одном те¬
атре, он нашел другой, потом третий, переиграл почти все свои
главные роли, и даже журнал «Театр и искусство», который от¬
носился к заграничной поездке Орле ire за недоверчиво, с непри¬
язнью, сообщил, что его спектакли прошли с успехом и «носятся
слухи, что г. Орленев каким-то местным импресарио приглашен
на предстоящий сезон». Приглашали его многие, но, ни с кем не
договорившись и решив остаться на год в Америке, он послал На¬
зимову и Вронского в Россию набирать новую труппу, а сам
с несколькими актерами (среди них были и вновь обращенные
любители из русской колонии) поселился на лето в лесистой ме¬
стности на берегу океана, вблизи Нью-Йорка. Они зажили в па¬
латках на природе веселой и беззаботной коммуной.
Только Орленев по утрам покидал этот райский уголок и но¬
сился целыми днями по изнывающему от жары Ныо-Йорку, вел
переговоры с театральными дельцами-посредниками — они наки¬
нулись на него стаей; с меценатами, которые оказались людьми
прижимистыми и требовали твердых гарантий; с владельцами ма¬
леньких театриков, торг с которыми составлял ритуал, они назы¬
вали Астрономические цифры, и надо было глазом не моргнув
предлагать им суммы раз в десять, а то и в двадцать меньше.
В этом мире предпринимательства Орленев быстро сник и в конце
концов, отчаявшись найти что-нибудь получше, снял театр на
Третьей улице Ист-Сайда в уже знакомом ему районе разноязыч¬
ной бедноты, театр с плохой акустикой и негодной вентиляцией.
Начался ремонт, на который он ухлопал все деньги, и к дню от¬
крытия гастролей — 27 октября 1905 года — вид у орленевского
«Лицеума» был не слишком нарядный, но вполне благопристой¬
ный: стены, окрашенные в фисташковый цвет, стулья под крас¬
ное дерево, бархатный раздвижной занавес и с фасада новый
остекленный вход-фонарь с электрической вывеской.
Сезон открыли «Дети Ванюшина»; вслед за тем в театре Ист-
Сайда, а потом, зимой, на утренниках в фешенебельном «Крэтэ-
рионе» в центре Ныо-Йорка и во время поездок в Чикаго и Бо¬
стон Орленев сыграл весь свой текущий репертуар, и некоторые
роли молодых лет (Хлестаков, Аркашка), и роли, подготовленные
уже в Америке (строитель Сольнес в пьесе Ибсена и лакей Жан
в пьесе Стриидберга «Фрекен Юлия»). Газеты и журналы много
писали о его выступлениях в сезоне 1905/06 года, и, располагая
этой критической литературой, можно проследить за ходом гаст¬
ролей.
Чем же привлекли они американского зрителя? Прежде всего
интересом к познанию России. Вспомните, что это был 1905 год,
начало первой русской революции, конец русско-японской войны.
Как мало знали об этих бурях нового века в непостижимо тогда
далеких Соединенных Штатах. И только ли о бурях? Правда, о пу¬
гавших Назимову белых медведях газеты не писали, но о ней
самой в одном солидном издании, очень положительно оценившем
ее искусство, было сказано: родилась в Ялте, на берегу Балтий¬
ского моря; случай, конечно, особый, но невежества вокруг хва¬
тало. Роль же России в мире становилась все более и более за¬
метной, и не удивительно, что в каждой пьесе орленевского ре¬
пертуара американцы пытались найти политическую идею или
намек на нее, аналогию, иносказание, любого рода сведения, не¬
посредственно из первых рук.
Я оставлю в стороне драму Чирикова, где взята современная
жизнь и один из ее конфликтов. Я беру историю — трагедию
Алексея Толстого о царе Федоре — и едва ли не во всяком упоми¬
нании о ней нахожу прямые параллели между концом XVI и
началом XX века. Любопытно, что почти одновременно с орленев¬
скими гастролями в Нью-Йорке шла «Смерть Иоанна Грозного»
А. К. Толстого с участием известного американского трагика
Мэнсфилда. Вронский видел этот спектакль и написал в своих
заметках, что нью-йоркский Грозный представлял собой нечто
среднее между францисканским монахом и Плюшкиным; это
помпезное и нелепое зрелище, которое ни у кого никаких ассо¬
циаций не вызывало и вызвать не могло.
А по поводу орленевского Федора мы читаем в нью-йоркской
газете: «Русских актеров горячо приветствовала вчера публика
в театре «Крэтэрион». Они играли длинную и умную пьесу Алек¬
сея Толстого. Эта драма представляет собой исследование бесси¬
лия и истерического состояния добросердечного, но слабого че¬
ловека, который благодаря капризу и иронии случая стал царем.
Его положение особенно трудное потому, что он царствует в пору
политических интриг и гражданской смуты, интриг он не может
понять, за смутой не может уследить». Далее автор пишет, что
«удивительное искусство характерной игры г. Павла Орленева
было, конечно, самым ярким и ценным» в этом спектакле, где
«проблема царя Федора решалась в реалистических и одновре¬
менно трагических сценах». Автор не проводит прямой аналогии
между последним Рюриковичем и последним Романовым, но как
бы мимоходом замечает, что эта трагедия, увы, «не может быть
показана в гостиных петербургского Зимнего дворца, где бессиль¬
ный и обезумевший император хочет играть роль деспота на ша¬
тающемся троне» 12. Флоренс Брукс в журнале «Сэнчури мэгэзин»
идет еще дальше и пишет, что портрет царя Федора в изображе¬
нии Орленева — это психологический двойник самодержца Ни¬
колая И.
Американский зритель хотел отыскать в искусстве Орленева
и образы новой России, соответственно тому Раскольников полу¬
чил статут революционера, заблудившегося революционера, по не¬
доразумению убивающего старуху процентщицу, хотя ему пола¬
галось бы бросать бомбы в великих князей и губернаторов. Кра¬
сочно описывая ипохондрию и разрушительную рефлексию
«очень бедного бывшего студента», критика находила в нем «фер¬
мент русского бунта», ту стихию протеста и разрушения, которая
захватила современную Россию. В связи со спектаклем «Пре¬
ступление и наказание» возникла легенда о том, что Орленева и
его труппу, как носителей нигилистического начала, царские
власти изгнали из России,— легенда, которая обошла все газеты
и так срослась с личностью Орленева, что опровергнуть ее было
невозможно, никто не поверил бы. Для тысяч американцев га¬
строли русского театра открыли имя Достоевского, по художест¬
венный гений писателя для многих из них служил прежде всего
источником познания далекой страны в переломный час ее исто¬
рии. Политика здесь шла поверх поэзии.
Нечто похожее произошло и с Шиллером. Когда труппа Ор-
ленева* в марте 1906 года сыграла в Бостоне «Коварство и лю¬
бовь», в одной рецензии говорилось, что русские гастролеры воз¬
родили эту устаревшую пьесу: «Мир маленького немецкого двора
