Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

«Уж такая судьба у меня», — говорил
Тот, кто под небом открытым жил,
И работы три года уже не имел,
И хлеб во сне только ел.
От голода злого он мучился так,
Что собственный съел кулак.

Легкий ветерок прохладу принес,
Прохладе собака подставила нос,
Но голода людей, к сожаленью, пока
Утолять не умеет рука ветерка.
А он так мучительно есть хотел,
Что губы свои он съел.

В ужасе вздрогнула ночь сама,
И безработного скрыла тьма,
И ни люди, ни звери, ни даже Аллах
Не видали, как корчился он в кустах.
А он так яростно жить хотел,
Что свое он дыханье съел.

За окнами ночь густела,
Я был одинок, одинок,
А в темноте раскрывался
Сна моего цветок.

Он раскрывался медленно,
Он спящим цветком казался,
Он далеких воспоминаний
Лепестками касался.

Казалось, он рос без прошлого
И был от меня далек,
Но к будущему тянулся
Тоненький стебелек.

Теперь он, должно быть, раскрылся
Или, может быть, спит, как ты,
И ночь над ним раскрывает
Цветок темноты.

В день светопреставления спросят меня:
«Почему ты самым первым пришел?»
А я отвечу: «Я очень спешил,
Я надеялся увидеть ее».

В день светопреставления спросят меня:
«Почему в мозолях руки твои?»
А я отвечу: «Потому что для нее
Я огромные песни слагал».

В день светопреставления спросят меня:
«Почему твое сердце в крови?»
А я отвечу: «Наверно, потому,
Что все еще люблю ее».

В день светопреставления спросят меня:
«Ты глаза свои куда девал?»
А я отвечу: «Мы расстались с ней,
И глаза мои остались у нее».

Вы долгую жизнь проживете,
Если не понимаете,
О чем говорят горы,
О чем с темнотою шепчутся звезды,
О чем на рассвете толкуют птицы,
Если не любите
Землю, скалы и реки,
Ночи, дни, вечера
И мысли,
Если не улыбаетесь
Облаку, морю, лесу…
Вы долгую жизнь проживете.

Спасибо вам,
Мое пальто, ботинки,
Порхающие на ветру снежинки.
Тебе спасибо, день,
В слепящей белой мгле.
Я счастлив, что ступаю по земле,
Но радуюсь и небу над полями,
И звездам, неизвестных мне названий,
И вам, вода и пламя.

Увижу столб телеграфный,
Тотчас о ласточке вспомню,
И душа порывается в странствие;
А ведь некогда ласточка
Наводила на мысли о доме.

На подоконнике моем — домашний сад:
Цветы, омытые голубизной, стоят.
И вижу: с зонтиком цветастым на мой зов
Прекраснейшая изо всех цветов
Спешит ко мне сквозь летний зной и чад.

Не вспоминать, не думать ни о ком!
Но вновь и вновь спирает горло ком.

Есть у всех у нас рот и нос,
Есть у всех голова на плечах.
Всем нам ясно, как божий день,
Где правда, где ложь в речах.

Караван все в пути и пути.
Наши баи — верхом, мы пешком.
Отощали мы, сил нет идти,
Кто завшивел, кто стал плешаком.

Ах, родные края широки,
Ах, родные края велики.
Бродят жирные овцы по ним
И откормленные телки.

Мы народ трудовой, землячок,
Но едим не инжир с молоком,
Черствый хлеб мы едим, да такой,
Что его не разбить и киркой.

Нет, как видно, счастливой нам доли,
На ладонях — мозоли, мозоли.
Друг, скажи, отчего, отчего
Все нутро изнывает от боли.

«Чтоб вы сдохли! — бормочет шайтан. —
Для чего вам и жить, окаянным?»
Отвяжись ты, проклятый смутьян!
Жизнь — какая ни есть — дорога нам.

Вера в свободу, меня согрей.
Согрей меня в эту ночь ледяную.
Одеяло все в дырах, сбилась подстилка.
А на улице — мрак,
А на улице — ветер,
Гнет и насилье,
Убийство и ссылка.
Вера в свободу, придвинься ближе.
Согрей меня в эту ночь ледяную.
В своих объятьях меня согрей.
Прижмись ногами к ногам вплотную,
Своим покрывалом окутай скорей.
Вера в свободу,
Вера в свободу,
Согрей меня в эту ночь ледяную.

Вы уверяете, что этот голубец
Нафарширован сплошь
Свободой, равенством и братством.
Кто вам поверит?
Разве что глупец.
В нем — только ложь!

Разносчики, звонкие, как соловьи,
Войдите. Распахнуты двери мои.
С корзинами вашими, где помидоры,
Где яблоки, где виноград и гранат,
Внесите и солнце. Видеть я рад
За вашими спинами синие горы.

А ты, мальчуган, продавец новостей, —
Любитель проказ и веселых затей, —
Ты, гордо украсясь мальвовой веткой,
На велосипеде шайтаном летишь.
Верни мне ушедшее детство, малыш
В дырявых ботинках и с черной каскеткой.
Лишь ночью, когда в голубеющий жгут
Совьется дымок над трубою, — уйдут
Молочник, на чьем ишаке терпеливом
Каталась весь день, гомоня, детвора,
И бубличник, — чтоб возвратиться с утра!
Удачи Халил Ибрагим ниспошли вам!

Вы на моей оси вращаетесь — не мир.
Одно мое лицо — ваш день, другое — ночь.

Ночи — при лампе, а дни — на рыбацкой вышке
Или с сетями; от близости моря
Заголубели глаза.

Ты стоишь на пороге. На дереве кот затаился.
Облако стынет на крыше. Зеленое, с прожелтью,
Небо купается в море. Пора начинать!
Враскачку выходят мои слоны цирковые,
Волки — под ними, местами меняются рыбы
С оленями. Я урезаю свой день. Полумесяцем
Увенчан огромный, в серебряных блестках, шатер.
Раскачиваясь на трапеции алых лучей,
Внезапно взвиваюсь под купол и — легкий листок —
На запад переношусь — и опять на восток.
Сгущайся же, тьма, все плотней и плотнее сгущайся,
Близкий восход возвещая.

Если вкус потерял ко всему, словно болен,
Если каждый кусок застревает в горле,
Если слезы как ливень, и по мелочам
Раздражаюсь, обидчивый, мнительный, нервный, —
Если вдруг я темнею в досаде и гневе, —
Если даже на море смотрю безразлично, —
Это ты виновато, прогнившее общество, — ты
С мрачным лицом палача.

Первое облако выплеснулось из тьмы,
Тень уронило — светлее, чем солнце, — на стол.
Только что синий — зарделся небесный простор.
Кто это брызнул гранатовой кровью на стол?

Пламя любви, пережившей разлуку и годы,
Лица нам всем опаляло. Пахнуло прохладой,
Розы осыпались лепестками на стол.
Вспыхнула лампа. Гореть ей всю ночь, до рассвета.
Верную дружбу мы выложили на стол.