Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Эй, продавец птиц!
Птиц нам не надо — только мигни,
Целую стаю наловят мальчишки.
Лучше продай нам облачко
За горсть мелочишки.

Слава богу, дома я не один:
Туфелек слышится легкий постук,
Тихие вздохи колышут воздух.
Слава богу, я не один.

Опостылела — просто спасу нет!
Вечно путается под ногами.
Хоть немного пожить бы врозь,
Каждый — Сам по себе.

Где же, где глаза мои?
Кто их мог украсть?
Не шайтан ли их — в плетенку,
И на рынок потихоньку
Шасть?

Где же, где глаза мои?

Перестрадал бедняга немало;
Худшие муки — из-за мозолей.
Даже собственная некрасивость
Не угнетала его так сильно.
Пока ботинки не терли ног,
Не поминал он Аллахова имени.
Был грешен, конечно, но в меру.
Мир Сулейману-эфенди.

Так вопрос перед ним не стоял:
Быть или не быть.
Однажды вечером лег —
И не проснулся.
Тело обмыли и после намаза
Опустили в могилу.
Заимодавцам придется
Простить все долги почившему.
Сам же он никому
Не мог ссудить ни куруша.

Винтовку снесли на склад,
Обноски отдали другому.
Ни крошки хлеба — в его котомке,
Стерлись губ отпечатки с фляги.
Подхватил и унес
Набежавший ветер:
Даже имени не уцелело, —
Сохранилось только двустишье,
Нацарапанное над плитой:
«Нестерпимы мученья разлуки,
Лучше смерть нам пошли,
Всеблагой!»

Ты влюблен, ты не в силах
Писать стихи.
Стынет капелька на пере.
Но и как не писать?
Ведь апрель на дворе.

Желать — одно,
А вспоминать — другое.
Как жить, скажите,
В городе бессолнечном?

Не раздумывай,
Захоти — да и все.
С букашек бери пример.

Жду.
Приезжай же в такую погоду,
Чтоб и не вспомнилось о возвращенье.

Лишь распахну букварь —
Парусные корабли
Плывут в чужедальные страны,
Плывут, в карандашных набросках,
Под алыми вымпелами.
Бумажное море, бурли!
Девичья Башня[177]
В моем букваре, —
И корабли.

Доконали меня эти дивные дни.
Вот в такую погодку
Я службу оставил в конторе,
И куренье мне стало в охотку;
В такую погодку
Полюбил я, блуждал сам не своп,
Хлеб домой приносить забывал
И острее бывал
Мой недуг стиховой.
Доконали меня эти дивные дни.

Получен весь хлеб по карточке,
Уголь выбран по всем талонам.
Обезденежил ты? Ну и что же?
До завтра, считай, уже дожил,
А там что пошлет Аллах:
Авось не оставит в беде.
Крепись, мое сумасбродное сердце!

Нет в этом городе у меня
Ни зазнобы, ни просто знакомых.
Я один.
Суетня, толчея.
Только заслышу гудок паровозный,
Сразу из глаз —
Два ручья.

Жизнь нам дается даром.
Как не ценить даровщины?
Даром — небо и тучи,
Даром — холмы и лощины.
Дождь и распутица — даром.
Даром — дымки выхлопные,
Даром — узоры лепные
Над входами в кинотеатры
И вывески над тротуаром.
Вот брынза и хлеб — за денежки;
Даром — вода натощак.
Свобода — ценой головы;
Рабство бесплатно, за так.
Жизнь нам дается даром.

Чего не сделаешь ради отчизны!
Кто жизнь отдает, кто — другим в назиданье —
Речь произносит на заседанье.

Кафтан твой дыряв, и минтан[178] твой дыряв.
Карман твой дыряв, и пола, и рукав.
Совсем прохудился ты, брат,
В решето превратился ты, брат.

Мимо провозят айву из Стамбула, мимо везут гранаты.
Любимая нежно ко мне прильнула, глаза ее — словно агаты,
Глаза ее плутоваты,
А карманы мои пустоваты.
Заимодавцы ломятся в двери: денежки им подавай.
Вай, вай!
Дела мои плоховаты.

Струился бурный
Кызылырмак,
А под столбом телеграфным
Спокойный, как время,
Шел муравей
Из Сиваса.

На том берегу реки
Громко ржали
Гнедые кони.
Муравей их песен
Не слышал,
Не знал, куда они скачут.

Шорох его спокойных шагов
Был слышен
Травам.
Долгой дорогой голода
Шел по земле
Муравей из Сиваса.

Он шагал уверенным шагом, и было ясно,
Что знакомы ему
Долины, горы и воды.
Он покинул других муравьев.
К другим муравьям
Шагал он.

Неутомим, усерден и работящ,
Он был такой же, как муравьи
В Африке, в Китае, в Париже.
По черной земле
Шел муравей,
От причуд судьбы независим.

Не ведал ни дум,
Ни судебных тяжб,
Но бессонницу все же ведал.
По черной земле
За пшеничным зерном
Шел муравей из Сиваса.

Угасает еще один день
Борьбы и работы,
Наши руки в грязи,
Гудят от усталости ноги,
Мы собираемся на чердаке —
Ахмед, Мехмед, Мустафа, Али,
И где-то вдали затухают
Отголоски дневной суматохи,
И словно и не было вовсе
Ни хозяина,
Ни объявлений в газете,
Ни Фатьмы, ни Айше, —
Все уходит куда-то,
И нашими безраздельно
Становятся
Хлеб и ночь.

Рождает — сейчас или завтра, —
В дыхании пальмовых листьев,
Рождает в высоких муках,
В великое время
Ночи,
Гор, камней
И потоков,
Травы, и огня,
И ветра,
Рождает в лесах африканских —
Человек чернокожий рождает
Черную плоть живую,
И в ладонях ее горячих
Расправляет крылья
Свобода.

Что все мы братья, все мы братья,
Что все мы первенцы Земли,
Мы проглядели,
Прозевали,
Мы мимо истины прошли.

Что все мы братья, все мы братья
И хлебом вскормлены одним,
Об этом нам
Шептали травы,
Но не поверили мы им.

Что все мы братья, все мы братья,
У всех у нас одна звезда,
Мы до сих пор
Не понимаем,
Хоть смотрим в небо иногда.