Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Сегодня сериалы в моде:
Мы сразу к ним попали в тон.
Тем человеку легче вроде,
Чем больше серий видит он.

Но раздражительный пижон
Готов напасть — путём пародий —
Уж и на зрелища в народе,
Который хлебушка лишён.

«Ах! Марианна примитивна!» —
Бунтуют снобы. Им противно.
Что здесь без грязи обошлось.

А залепи в них неучтиво
Сплошной похабщиной — небось
В ней не увидят примитива!..

Хвала великой прозябательной
Способности журденских масс!
Но их натуры занимательной
Я не поклонница как раз.

Я не ищу амёбной участи.
Дожить хотела бы и я,
Но не благодаря ЖИВУЧЕСТИ,
А СТОЙКОСТИ благодаря.

Я не желаю быть комическим
Всекоммунальным существом
Из тех, что жизнь берут КОЛИЧЕСТВОМ,
А думают, что… БОЖЕСТВОМ!

Им не понять (в горячке ловчества),
Что большинство не божество
И что надышанность сообщества
Не есть — возвышенность его.

Ты помнишь, как в икру лягушечью
Филистер гофмановский влип?
Тебе бы всё — смешки, игрушечки,
А человек пропал! Погиб!

Хоть отряхнулся он, как водится,
Вернулся к жизни и труду, —
Я ни к труду, ни к безработице
За этим типом не пойду.

Не принесут мне утешения
Ни вавилонское смешение,
Ни кухонный переполох.
Количественные решения
Не для поэта, — видит Бог!

Количественное клокочество
Несёт войну, разбой, недуг…
Кто забракует одиночество,
Тот и для общества — не друг.

Хвала могучей, прозябательной
Непотопляемости стай,
Но с их сплочённостью ласкательной
Совпасть мне, Господи, не дай!

Чем в общей бочке быть спасённою,
Втереться сельдью меж сельдей, —
Быть лучше — ветром унесенною
От времени и от людей.

Не знаю: были правы иль не правы
Античности улыбчивые люди,
Но в том, что были счастливы они,
Последние сомнения гони:
На древности серебряном сосуде
Ты не увидишь пятен в наши дни.

Искусство — отблеск счастья
Не прямой.
И лишь НЕПРЕВЗОЙДЁННОЕ искусство
Отчётливей о счастье говорит;
Смелей, прямей в рог радости трубит,
Являя нам и светлый непокой,
И весь возможный мир сообщности людской
Затем, что не запальчиво, не шустро,
Не переусложнённо, не красно,
А попросту — БОЖЕСТВЕННО оно.

О, был ли счастлив наш поэт великий,
Когда, под шум древес многоязыкий,
Кумирами язычества пленён,
Он был… христианин? Но, дружный с наважденьем,
И вещим, озорным ведомый заблужденьем,
ВПОЛНЕ христианином — не был он?
Поэт, которому весна стучится в грудь,
Пока хоть так, — но счастлив будь!

Прозренье редко людям душу греет.
А заблуждение не долго длится.
Простим часы гармонии певцу;
Тому и «многобожие» к лицу,
Кто эллинских богов так близко видит лица,
Неповторимому доверясь Образцу.

Простим полуневеденье блаженных
Воспитаннику статуй совершенных!
Что вкруг него?
Античность во плоти,
Чьи духи осязаемы почти…
И сладок лёгкий хлад касаний их мгновенных.

Судьба ль тебе назначила, Поэт,
Быть одиноким даже и со свитой?
Жить отрицаньем, но… во цвете лет?
Безверие питать. Однако ж под защитой
Таинственных божеств Эллады знаменитой.

Но в миг младоязычества (игрой
Беззвучной схвачен изваяний рой
Улыбчивый…) —
«Фернейский злой крикун»
При них же… И настройку вещих струн
Фернейцу приписать так хочется порой!

Твоей прохладой, мрамор ключевой,
И свежей тяжестью листвы над головой,
И виршей звонких записью живой
Не знаешь иногда — кому обязан:
Наивным грекам?
Царскосельским вязам?
Или сарказму радостно-кривой
Усмешки вашей, искуситель старый,
Гудоновский Вольтер, насмешник сухопарый?

Святой Господь, помилуй и спаси
Людей, меж нигилизма и красы
Увязнувших, пленясь неравной парой!
Забыв, что дале — ад; забыв, что на Руси
Оглядка надобна; что ментор хитроярый
Весь круг полётов пленника следит, —
Опомнись! И спроси, доверчивый пиит:
Кто, ежели не Бог, безумца защитит?

Не поздно ли?
Тогда… Зачем так дивно веет
Теплом — ослабевающий закат
От невесомых лиственных громад,
От их цветного дырчатого мрака?
(Бывает мрак, но радужный, однако!);
Зачем ты счастлив?
Ах! Ещё успеет
Исправиться неисправимый бард!
Хоть и не Феб его накажет за азарт,
Не Пан и не Гермес, — проказливые дети,
А тот безбожный мим,
Что примешал своё изображенье к ним,
Не веруя ни в них и ни во что на свете;
Ни в радость, ни в друзей, ни в стоящих врагов,
Ни в христианских, ни в языческих богов…

О! Там, где Царское, где Павловск, Петергоф
С их европейским сном, укромным и пригожим,
Ещё не дрогнули перед лицом снегов,
Где путник всё ещё не схвачен бездорожьем, —
Легко мешает он язычество с безбожьем,
А солнечный Олимп — с вольтеровым подножьем,
Как воду и вино… И в идолах досель
Ещё равны ему Гудон и Пракситель,
Вольтер — и светлый Феб; не видит он вражды их,—
Взращённых, мнится, в родственных стихиях;
И то! — ведь лиственный един над ними свод:
За небожителя и леший тут сойдёт.

А ты, — доверчивый сын творческого жара,
Поклонник идолов от мала и до стара,
Вестимо, знамо, ты «язычник» не всерьёз!
Но блеск античных снов,
Но пир счастливых грёз,
Безверия в душе твоей смягчив удары,
Замаскирует лик надвинувшейся кары,
Не даст отпутаться от многих тонких пут…
И этот каменный потатчик — тут как тут:
Рад яды расточать и старческие чары
И жёлчный смех мешать с аккордами кифары, —
Как будто и его в Элладе с мёдом ждут!
И просят у него, почти как снисхожденья,
Немного уксусу для целей возрожденья!
Стой, пиротехник зла и учредитель смут, —
Богов не тронь! в тебе они ВТРОЙНЕ умрут!
Дела твои — не загляденье;
— Вот, — прокричит людской, хотя и поздний, суд, —
Вот верх паденья! Низ паденья!

…А годы мчатся вскачь.
Вопросы есть? О, есть!
И нечисть, как всегда, их за народ решает.
И век не устаёт умам тенёта плесть.
А для инспекции — видоков приглашает…
Что духу времени твоё вино с водой?
Гляди, — ещё не то ещё не с тем смешает
Сей ветренник полуседой!..

А что же, мсьё Вольтер, твой первый ученик?
Ты упустил его, «единственный старик».
Держись! Тебе ещё увидеть остаётся,
Как (словно брезгая достичь твоих седин)
На чернорецкий снег
Падёт ХРИСТИАНИН.
И ХРИСТИАНСКАЯ из раны кровь прольётся.