Давид Самойлов - Стихи
Цель жизни, по его, работа. Он желает своей жизнью вложить небольшую лепту в работу всего человечества.
Я вижу, что нашел неоценимого друга.
Он понимает гораздо тоньше, чем Жорка или Зигель, и ему можно поверить больше.
“Чтобы узнать жизнь, нужно испытать ее”, — говорит он. Он не читал почти ничего по философии, но его размышления обнимают довольно широкие области философии и темы их сходны с моими. Мы очень близки друг другу.
К чувству дружбы у меня примешивается еще чувство глубокой жалости. С непередаваемой скорбью он говорил мне: “Я потерял отца. Потерял как раз в тот момент, когда почувствовал, как много он мне может дать, как он мне дорог и нужен. Мать… Она не поймет многого. Я пробовал говорить с ней. В ней только инстинкт, она — мать…” Он действительно страдал. Он одинок. Я постараюсь ввести его в круг своей семьи. Он доверяет мне: “Тебе я говорю многое, что не говорил никому. У меня не было друзей”. У него не было друзей, так они у него будут! Я буду ему верным и хорошим другом.
Теперь надо бросить ребячество. Я слишком мало пережил, я не знаю еще настоящих страданий.
В школе полный успех. Выдвигаюсь во всех областях. Мое сочинение оказалось лучшим в классе.
10. Х. С ужасающей быстротой растет моя любовь к прелестной незнакомке. Только сегодня узнал я, что имя ее Татьяна. Какое прекрасное имя! Я влюблен до безумия. Я готов целый день смотреть на нее. О, истинная любовь есть только в созерцании! Отнюдь я не собираюсь признаваться ей. Я счастлив, что люблю ее. Это бескорыстная любовь, не требующая взаимности. Как некий герой Куприна я благодарен ей за то, что она существует. Как счастлив был я, когда она одарила меня своим взглядом! Пусть это банально и пошло, но это так. Целые перемены стоял я в углу зала и следил за ней. Кажется, она заметила меня. Но, честное слово, я не желаю даже знакомства с ней. Я хочу только ею любоваться. Как желал бы я получить ее карточку! Целые дни, не уставая, глядел бы я на нее. Мысли о ней преследуют меня везде, куда бы я ни пошел. Как прекрасно и вместе с тем мучительно любить!
Эта моя любовь не похожа на все эти интрижки, когда “да” было целью.
Нет, это чувство так же сильно и чисто, как чувство мое к Р.К… и еще более сильно.
В гирлянды слов вплетаю как цветы
Я о тебе прекрасные мечты.
В моей груди всегда рождаешь ты
Могучий дух любви и чистоты.
Тебя люблю как тайны юных грез,
Взлелеянных под шепоты берез.
Ты вся чиста как жемчуг детских слез,
Как лепестки моих любимых роз.
В тебе одной прекрасен светлый мир,
Тебе одной моих звучанье лир,
Ты идеал, ты счастье, ты кумир,
С тобой хочу свершить безумья пир.
У ног твоих готов я век лежать
И лишь “люблю” смиренно повторять.
Тебя одну безмолвно созерцать
И не желать, не думать и не ждать.
И выливать игру страстей моих
В витанье звуков, в заунывный стих.
12. Х. До сих пор я не писал ничего о внутреннем и внешнем политическом положении нашей страны и всего мира, считая это не входящим в задачи дневника, поразмыслив же, я решил, что был похож на крота, ничего не видящего вокруг. С сегодняшнего дня я постараюсь заносить в дневник важнейшие политические события, оценивая их со своей точки зрения. Таким образом, мой дневник явится со временем и довольно интересным с исторической стороны произведением. Постольку, поскольку целью его является оценка самого себя и создание автобиографической повести, я должен дать не только свои переживания и мысли, но и эпоху, и великих людей, и общество моего времени.
Описывать политическое положение меня толкнуло еще и чрезвычайное напряжение, царящее вокруг; точно электрический заряд скопился и минута на минуту разразится, вызвав всеобщее потрясение. Великая угроза повисла над демократическим миром, быстро растет ужасный фашизм. Великий и ужасный, как демон, Гитлер грозит всему миру войной. Германия, так недавно копошившаяся в пыли Версальского договора, поднялась над Европой и уже не просит, а угрожает.
Итало-абиссинская война создает страшные столкновения интересов. Победа Италии означает усиление фашизма, быть может, победу его в Европе. Лоскутная Англия не предпринимает ничего. Франция слаба. Америка нейтральна.
Все шансы за победу Италии. Партизанская война поможет абиссинцам продержаться немного дольше, но вряд ли очень долго. Фашизм совершает свой победный марш.
У нас каждый день говорят о войне. Ее призрак стоит близко. Дни полны всевозможных неожиданностей. Германия, Италия, Япония, а, может быть, и Англия — сильнейшие державы мира — объединены единственным стремлением — уничтожить нас.
Удастся ли им это? Возможно, что и да. Как страшно одно даже это предположение!
Но нет! Этого не будет! У нас самая идейная в мире армия, у нас хорошая техника и неужели рабочие других стран пойдут уничтожать свою республику?
Но пусть война! Мы победим. Я твердо верю в это.
Моя любимая мечта это смерть за нашу страну, за мою идею. Я вступаю в комсомол и в случае войны пойду первый на фронт, чтобы победить. Пускай мне мало лет! Дети Парижской коммуны сражались так же, как и взрослые.
Сегодня день провел с Пуцилло. Разговаривая о силе воли, мы пришли к следующим выводам:
1). Сила воли есть разновидность упрямства.
2). Упрямство есть неосмысленная сила воли.
3). Сила воли не врожденна, а приобретается воспитанием.
4). Наибольшая сила воли заключается в умении владеть толпой.
5). При помощи силы воли достигается любая цель.
Упрямства у меня достаточно. Хватит ли у меня ума, чтобы преобразовать его в силу воли?
14. Х. Влюблен и ни в чем не нахожу себе развлечения. (…) Как мне познакомиться с ней? Как обратить на себя ее внимание?
Хочется писать. Есть мысли, но никак не нахожу формы. Все кажется старым и неинтересным.
Единственно, что немножко успокаивает — это философия. Одна мысль: “Что значит это по сравнению со Вселенной?” Эта мысль пробуждает ужас перед вечностью, сознание кратковременности нашей жизни и бренности наших волнений и желаний. Но это все помогает ненадолго. И часто думается: “А что значит Вселенная по сравнению с ее глазами?”
Какая мысль правильней? Не знаю.
(…)
31. Х. Как все-таки эгоистичны и нечутки люди! Мы мечемся в кругу своих мелких волнений, воображая интрижку любовью, а скуку страданьем.
Про тех, кто много говорит о страданиях, мы говорим: “О, он несчастен!”, про тех, кто много молчит — “Он умен”, про тех, кто много смеется — “Он счастлив”. Мы видим только показное и, опустившись и погрязнув в мельчайших и ничтожнейших движениях своей души, не замечаем действительных страданий, действительной любви и действительной радости. (…)
У нас в классе есть две девочки. Сидят они одни на последней парте. Ни с кем почти не разговаривают (…) Короче — их не замечают. Не знал их и я до сегодняшнего дня. (…)
Сегодня я разговорился случайно с одной из них и узнал много интересного. Обе они находятся в состоянии тупого отчаяния. Она говорила мне, что все отшатнулись от них, что дома у них плохая атмосфера. “Мне скучно жить, я не хочу жить”. Она серьезно говорила о самоубийстве. (…) Разговаривая с ней, я видел, что она глубоко несчастна, что мы не замечаем ее напрасно, т. к. это не просто тупица, а очень тонкая натура. Она дала мне свои стихи, и я расхвалил их и всеми силами старался разбить печальные ее мысли. Я употребил весь скудный запас своего остроумия, чтобы вызвать ее улыбку и в конце концов нашел ее даже хорошенькой. Как жалко мне их!
А я еще болтал, что страдаю! Почему? Я пользуюсь влиянием, любим дома и в школе! Дурак я просто.
Я решил во что бы то ни стало ввести их в общественную жизнь. (…) Я обещал зимой водить их на каток. Это не шутки. Так коверкаются человеческие души! У нас не должно быть обездоленных. Без товарищей и без дома можно действительно отчаяться. Можно, наконец, ради такого дела пожертвовать на время своими личными интересами.
Моя вчерашняя меланхолия пропала. Я спокоен.
Пускай Т.Ц. не любит меня! Я люблю ее и мне этого достаточно.
(…)
6. XI. Я подвел черту под рассеянным периодом своей жизни, продолжавшимся эти два месяца. Я понял, как гадка и недостойна эта рассеянная светская жизнь, не подходящая ни для моих интересов, ни для нашей эпохи.
Я упивался успехом. Мне писали, в меня влюблялись, я был ослеплен.
Недаром Пуцилло предостерегал меня от этого. Он говорил: “Любовь — это внешний блеск, главное — уважение”.
Но это время пошлых романчиков прошло. Я изменился. (…) Началось с того, что я поговорил с Германом.
Мы шли домой поздно из школы и разговорились о наших чувствах. Герман такой человек, с которым можно говорить обо всем, — это настоящий, культурный, образованный вожатый. Он разбил все мои физиологические оправдания частым влюблениям и сказал, что нам нужно на это дело смотреть не так легкомысленно: “Воспитать в себе волю. Не надо разбрасываться”.
