Давид Самойлов - Стихи
1. XII. Сегодня папа уехал в Новосибирск и в Иркутск (второй пункт тайно от мамаши). Ездил провожать на вокзал. Как хотел бы я уехать отсюда куда-нибудь подальше, в глушь. Уехать на целый год, чтобы отдохнуть от шума и суеты, а то голова устала и порой кажется: какой-то туман, липкий и вязкий, заволакивает сознание.
Дома немного грустно и пусто. Настроение несколько раздраженное. Сейчас затворю все двери и буду писать.
6. XII. Дни бегут как бешеные. Каждый день хотел написать и времени не было. Бурный водоворот радостей, печалей, дум, науки, творчества проглатывает время, не оставляя ни минуты свободной.
А как интересно жить! Как ничтожны эти минутные горести, как низменны эти личные интересы!
Я обрел мир: я уверовал в свой талант. (…) Всего удивительней, что убедил себя в этом я сам, сам убедил и сам уверовал. (…)
Позавчера был у меня Герман. Он, оказывается, неплохо разбирается в поэзии. Он заявил, что не ожидал от меня таких стихов, а последнее стихотворение мое ему даже понравилось. Показывал я стихи и Пуцилло. Он сказал, что писать я могу, но не нравится ему “высокий штиль” и отсутствие современных мотивов. В пример он приводил Некрасова: простота и выразительность. Он прав. Нужно найти прекрасное в настоящем. Сейчас ищу я тему для монументального произведения из эпохи гражданской войны. (…)
8. XII. (…) Когда читаешь философию, многие положения требуют тщательного продумывания и медленного уяснения.
Сейчас я штудирую “теорию отражения” и многие вопросы вызывают длительные рассуждения. Например, об единстве мышления и бытия: как понимать это единство? А понять его можно с двух сторон. Во-первых, мышление и бытие находятся в единстве постольку, поскольку субъект, обладающий способностью мыслить, существует и мышление остается у него до тех пор, пока он существует. Во-вторых, единство бытия и мышления состоит в том, что они подчиняются одним и тем же законам. Не будет ли открытие периодической системы элементов прекрасным доказательством того, что принципы природы не противоречат принципам мышления и что наше мышление подчинено тем же законам? Ведь если бы этого не было, если бы законы мышления противоречили бы законам объективного мира, то разве могли бы согласоваться их конечные результаты.
Может быть еще и третий вариант единства мышления и бытия — это: nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, т. е. содержание мышления целиком исходит из чувств.
Какой же из этих трех вариантов верен, или все они вместе указывают на единство бытия и мышления, или, может быть, я стою на ложном пути? Главное — не у кого спросить.
То же самое обстоит и с положением “бытие определяет сознание”.
Об этих вопросах спрошу я у Германа, сейчас же хочу я описать тему спора, которая занимает меня до сих пор. Спорил я с девицей (…) Темой нашего спора была страсть — что такое страсть? (…)
“Разве страсти, — говорит Флобер, — не единственная прекрасная вещь на земле, не источник героизма, энтузиазма, поэзии, музыки, искусства — всего?” Да он тысячу раз прав, ибо все прекрасное, что окружает нас, создано страстью.
А разум? Да, разум создал много полезного, он открыл законы, он научил людей математике, он нашел систему в беспорядочном, объяснение в непонятном, правильное— в неправильном; это он провел дороги по непроходимым горам, это он изобрел машину, построил жилище, заставил природу работать на человека! Это разум! Но разве все прекрасное скрывается в цифрах, заключается в законах? Разве смог разум открыть формулу вдохновения, разве сумел он создать прекрасную статую или великую картину?? Разве разум руководит бойцом в сражении, поэтом во вдохновении и влюбленным в любви?
Разве искусство, героизм и поэзия не самое прекрасное на земле? И, наконец, разве в пылу увлечения наукой думал ли ученый о пользе, когда открывал полезное, думал ли о ней строитель, когда возводил здание? Нет! Ими руководило одно желание — узнать незнакомое, построить прекрасное. Таким образом, разве не может “разумное и полезное” быть создано страстью? Может, ибо все, что создано человечеством, создано страстью. (…)
Разум наш — медленный свет факела. Он горит долго и дает всегда ровное количество света. (…) Страсть это бурная вспышка молнии. Она ослепляет, она рушит и создает сразу; она ослепляет и потому в моменты ее мы находимся в состоянии самозабвения. Вот что такое страсть — это высшая форма разума. (…)
(…)
12. XII. Прекрасное расположение духа не покидает меня. Мое настроение — не беспричинная веселость молодого щенка, не радость беззаботного человека; оно — глубокое, спокойное и радостное равновесие души, достигнутое размышлением, самоанализом. (…)
Сегодня утром залежался в постели, читая книгу Виноградова “Три цвета времени” — о Стендале. Несмотря на то, что прочел еще немного, могу сказать, что книга нравится культурой и безукоризненностью языка и хорошей разработкой темы.
Днем мы с Пуцилло ходили по букинистам, искали книг. В одном из магазинов потеряли друг друга.
Я купил стихотворения Тютчева и по философии Кондильяка.
Дома навел меня на размышления приход одного старого приятеля. Паренек этот в детстве когда-то играл со мною и теперь считает своим долгом меня навещать время от времени. Печальные вещи рассказывал он.
Отец его (фотограф-авантюрист, ныне преподаватель немецкого языка) уехал, оставив мать, его и двух сестер без всяких средств.
Я видел, что он голоден, и накормил его.
Сам он, чтобы поддержать семью, поступил на кино-фабрику за 125 рублей в месяц, а сам маленький, худой, хилый. Он ровесник мне, а едва достает мне до подбородка (а я не из высоких).
“Отец уехал, мать и сестры плачут. Я думаю, что делать? Скучно чертовски… Ну, я взял и приехал к тебе. А дома только хлеб один…”
Поразило меня в этом всем та беззаботность, то чисто русское толстокожество, которое сквозило в его речах.
Что это: бессердечие или недопонимание, или, быть может, это желание скрыть горе, гримаса, принятая за улыбку, или умышленное самоуспокоение? Мне нравится твердость, но это, разве это твердость?
Я ужасался тому спокойствию, с каким рассказывала как-то Марфа о человеке, попавшем под трамвай. Но это не удивительно, когда на днях друг мой Вова Троицкий рассказывал со смехом о бреде своего больного отца.
Что же это — оптимизм или животная холодность? Или это особенность русской натуры — уметь забывать ужасное, не ужасаться им. Но этот оптимизм — не страшен ли он? Да и что такое оптимизм? (…) “Оптимизм это игра ума, а не философия”, — сказал Карамзин. И правда: как можно закрыть глаза на самую страшную истину, что каждому человеку суждено умереть? Нет! Это не значит, что мы должны перестать пользоваться радостями жизни и думать только об этой истине, но она должна вечно стоять перед нами и вызывать размышления, ибо только в них истинное спокойствие души.
Сейчас слушаю музыку балета “Светлый ручей” и мечтаю о “ней”.
Как люблю я эти светлые мечты, вплетенные в переливы прекрасных мелодий. (…) О, прекрасная Татьяна! Никогда, никому не отдам я свои мечты о тебе!
13. XII. (…) Сегодня спорил с ребятами о семье будущего. Кончилось тем, что на мои страстные доказательства они отпускали сальные остроты и пошлости. Я рассердился и послал их к черту.
По-моему, главной задачей школы должно стать воспитание правильного отношения к женщине и хорошего взгляда на половой вопрос. В частности, нужно не испошлять любви и внушить ребятам правильное к ней отношение. (…) И не понимают они, что смеются над внешним покровом, не умея видеть внутреннюю чистоту, что смеются они над тем, что вызывает их восхищение в романах. Так смеется порой толпа над мудрецом, не понимая глубины его простых слов; так смеется она над королем, свергнутым с трона, пред которым вчера лежала она ниц. (…)
(…)
28. XII. Папа приехал.
Дома торжественно. Делятся впечатлениями. Папаша приехал в патриотическо-восторженном духе. Восторгается, хвалит.
Мне привез два томика Маркса. Хороший подарок.
Вчера писал вечером. Написал. Понравилось самому.
Читал стихи Гюго. (…)
По форме замечательны: “Турнир короля Иоанна” и “Джинни”. Стихотворение “Буниберды” нравится своей поэтично-суровой торжественностью.
Вообще более ценными я считаю стихотворения, созданные поэтическом чувством Гюго, а не его публицистическим жаром. (…)
Ее я не увижу еще пятнадцать дней!.. Пятнадцать дней!.. Как долго!
Хоть бы минуточку видеть ее!
30. XII. Бесшабашный разгул, беспредельная и беззаботная Русь, ржаные просторы, простая крестьянская грусть — это поэзия Есенина.
Я не читал ни одного поэта, который мог бы так хорошо передать настроение, так сильно заставить грустить, желать, тонуть с собой.
Есенин пьян своей поэзией, он тонет в ней, он махнул рукой на мир, он мучительно отрывает куски своей души и воплощает их в звучные строфы.
