Давид Самойлов - Стихи
Я всю ночь обдумывал этот разговор и решил поставить точку под прошлым. Я начал даже писать на новой странице.
Вчера был счастливый и неожиданный день. Иногда мгновенья переворачивают всю душу. Я влюбился, признался и счастлив. Это опять может вызвать улыбку, но влюблен я по-новому — просто и крепко.
Ее зовут возвышенно — Маргарита (мы зовем Рита или Марго), но она совсем не похожа на кроткую Маргариту, соблазненную Фаустом. Вся она резкая и непосредственная с ярко очерченными чертами лица.
(…)
Я раньше мало замечал. Последние дни мы делали стенгазету поздно оставались вместе. Работа сближает, и я открыл в ней много такого, чего не видел издали. Эта девушка построена по всем правилам коммунистической морали и нет в ней подлых пережитков обывательско-мещанских правил."
(…)
9. XI. Ужасное, гнетущее настроение. Праздники прошли невесело. Седьмого ходили на демонстрацию, как всегда, только устал я больше. Видел вождей: Сталина, Молотова, Кагановича. Они стояли твердо на гранитной трибуне. Каким ничтожным ощущаешь себя в этом бессмысленном стаде людей!..
Настроение гадкое из-за очень важной для меня причины. С некоторых пор я совсем не могу писать. Есть мысли, но нет оригинальной формы для них. Ужасное ощущение: хотеть и не мочь. Наверное я больше не могу писать. Это было просто юношеское увлечение. Все блестящие надежды и мечты рухнули. Я никогда, никогда не смогу быть поэтом. Какая жестокая насмешка судьбы! У меня нет таланта.
Папа говорит, что я романтик и мистик, что я не чувствую эпохи. Это правда. Я люблю описывать только будущее и прошедшее, я не вижу героизма настоящего, или, вернее, я вижу его, но оно не вдохновляет меня. Настоящие таланты всегда чувствовали эпоху. Например, мой идеал — Гюго.
А жаль!
Кем смогу я быть? Обыкновенным, серым человеком. Пропали, пропали мечты!
Эти мрачные мысли переплетаются и с вчерашними неудачами, и, как всегда, когда я страдаю меланхолией и плохим расположением духа, я стараюсь быть вдали от всех и люблю, чтобы мной интересовались.
Вчерашний вечер, который устраивал наш отряд под моим руководством, прошел плохо. Мой доклад об Абиссинии не слушали.
Рита не понимает моего плохого настроения. (…)
Сегодня не пошел в школу из-за какой-то общей усталости. Хоть бы она догадалась прислать мне записку.
18. XI. Все идет хорошо. В классе я во главе группы нескольких ребят повел решительную борьбу против мещанских пережитков, процветающих в нашей школе. Последние дни вокруг поднимаемых мной вопросов разгорались ожесточенные споры. Вчера был устроен диспут о неофутуризме (так называется моя группа), где я в продолжительном докладе провозглашал основы коммунистической этики. Как водится, нашлись у меня и противники, которые заявили, что в пионерской организации недопустимы какие-либо фракции или общества. На это я им отвечал, что мы не фракция и не общество, что мы ничего общего с футуризмом Маяковского не имеем и являемся передовым отрядом пионерорганизации, ее активом. Спор продолжался часа три, причем в числе моих противников выступал, конечно, и Бобчинский. В конце концов, футуризм как идея победил. Осуждена в нем была только форма.
Любовь моя окончательно переродилась в дружбу. Ничто не тяготит меня теперь. Все прошедшее глупо и пошло. Мы еще не доросли до настоящих чувств. Теперь я вполне спокоен. Я нашел то, что хорошо, и то, что плохо. Я нашел высшую этику — коммунистическую, ей я и буду следовать всегда.
Читаю Вольтера — его сатирическо-философские романы. Какой тонкий и едкий юмор! Я читал эти романы только год назад, но они показались мне скучными. Лишь теперь я смог насладиться всеми прелестями их. “Задиг или Судьба” представляет собой замечательную сатиру на современный автору строй, разоблачение католицизма, высмеивание глупости сановников, борьбы партий, нелепости обрядов и обычаев. “Дитя природы” тоже показывает всю условность и лживость католицизма. Все это насыщено замечательным остроумием. Читается легко. В последнее время, следуя своей привычке читать несколько книг сразу, читаю “Обыкновенную историю” Гончарова. Очень хорошо высмеивает “дядюшка” романтические бредни Александра, но действительно тут две крайности: один чрезвычайно сентиментален, другой — сух и расчетлив. Несмотря на это, “дядюшка”, несомненно, тип положительный, выражающий взгляды самого Гончарова. Есть остроумные места: “Жениться надо не по расчету, а с расчетом”, но юмор несравненно тяжеловеснее Вольтерова.
29. XI. Порядочно времени не писал я в дневник. Не хотелось как-то. Старое опротивело, нового еще не было.
Последние дни усиленно занимаюсь философией и чтением классиков. Сейчас увлекаюсь “Вертером”.
Моя высокая “любовь-дружба”, как и следовало ожидать, оказалась только прекрасной мечтой. Моя возлюбленная, покорив мое сердце, решила покорить весь мир и с такими же высокими фразами отправилась покорять сердце Пуцилло.
Я покончил с ней довольно резко.
Теперь удовлетворен окончательно.
Я вновь пылаю чувствами к Т.Ц.
Боюсь клясться на сей раз, т. к. в этом году ввиду головокружения от успехов не знаю сам, что серьезно, и что — нет. Но кажется (…) все скользит как-то мимо, кроме всяких философских замыслов и идей, которые занимают меня сейчас всецело.
Во-первых я занимаюсь изучением этики, во-вторых замышляю написать обширную теорию поэзии, но не в отношении правил стихосложения или теоретического построения стиха или прозы (здесь я не очень силен, чутье заменяет мне знание). Трактат этот будет приблизительно таков: сначала определение искусства вообще и подразделение его, затем уже о поэзии, об источниках ее, о причинах, о сущности, о значении в общественном отношении.
Кроме того, там будут затронуты вопросы значения теории поэзии, о таланте, о вдохновении, об отношении творчества к среде и к эпохе, о будущем поэзии и т. д.
Дома неважно: больна мама. У нее сильнейший грипп. Она, ухаживая за папой (он тоже был болен), заразилась сама. Когда дома кто-нибудь болен, невольно охватывает тоска. Всегда ужасные мысли. Ночью не спишь, слушаешь стоны больного и думаешь о том, как несовершенен и хрупок человеческий организм.
Чувствуешь себя неспокойно и тревожно. Ощущаешь только в этот момент, как дорог тебе и близок больной и невольно пугаешься каждого стона. Но великая мудрость философии, общение с вечностью и бесконечностью очищает душу от страха, успокаивает великим вопросом: “Что значит жизнь человеческая по сравнению со вселенной, что значит горе человеческое по сравнению с радостным миром?” И думаешь ты: “Да, неизбежен конец”.
Странно, что такие мысли успокаивают или скорее отвлекают и рассеивают, и как-то невольно переходишь к другому, пока новый стон больного не возвратит тебя к прежним размышлениям.
Когда больна мать, так как-то пусто в доме. Нет уюта, нет того особенного теплого домашнего спокойствия, которое царит дома. Все идет как-то неуклюже: нет руки. Когда болен отец, в доме царит гнетущая тоска, будто обвалилась опора, на которой стоит семья, и летишь в какую-то яму неизвестности. Он лежит обыкновенно, стараясь скрыть плохое самочувствие, и на все расспросы отвечает: “Очень хорошо”, и когда нечаянно стон прорвется у него, так знаешь: дело плохо.
Семья наша идет как хорошо смазанная машина. Двигатель наш — папаша, механизм — мамаша и я — продукт этой машины. Папаша наш человек спокойный, незлой, отдавшийся науке. Он отнюдь не утонул в ней, она не поглотила его и он не отошел от жизни. С ним мы часто говорим и спорим по разным вопросам, порой преподает он мне уроки морали, но не в форме скучных нравоучений. Человек он честный. Когда мне было лет шесть-семь, рассказывал он мне разные истории из библии и старался воспитать во мне дух национализма. Однако националист вышел из меня неважный, хотя я не лишен чувства некоторой национальной гордости и самолюбия.
Мамаша, наоборот, вспыльчивая, увлекающаяся, очень добрая. Она практичнее папаши. В своей семье ее мнение считают решающим и ее побаиваются и уважают братья, сестры и вообще все родственники. У нас в семье она тоже имеет решающий голос и обычно решение всех важных вопросов предоставляется ей. Она тоже часто участвует в наших спорах и высказывает мысли более передовые, чем папаша-демократ. У нее я унаследовал поэтическое чутье, которое, вместе со вкусом и пониманием музыки, развито у нее сильно.
Характер я тоже от нее унаследовал. Она у нас руководит домом. У меня с ней иногда бывают перебранки на почве мелочей (мамаши, любящие своих детей, обычно всегда, давая им свободу в большом, преследуют их в мелочах). У нее стремление сделать хорошо, часто просто нецелесообразное, у меня упрямство. Часто доходит до крупных конфликтов, в которых, с одной стороны: кричат о неблагодарности (что в данные моменты верно), а с другой, об угнетении, о том, что “я уже тоже не маленький” и т. д. (что тоже верно). Это продолжается до тех пор, пока папаша — всеобщий миротворец — не успокоит обе расходившиеся стороны.
