Юрий Кузнецов - Стихотворения и поэмы
«К сожалению или к счастью, но это так и дано изначально, и что бы мы ни говорили о прекрасном поле, в поэзии для него существует только три пути: рукоделие (путь Ахматовой), истерия (тип Цветаевой) и подражание (общий безликий тип). Кто думает иначе, тот не понимает природы творчества».
Еще раз послушаем Ларису Васильеву: «Не могу на это обижаться: он по-своему прав, расставил нас довольно точно - он ведь тоже хороший рукодельник».
Вообще Кузнецов смело, хотя и рискованно отзывается о любых поэтических авторитетах, и критики неистовствуют: «Когда я усмотрел в моем любимом Блоке провалы духа, условный декор и духовную инородность и отметил это в поэме «Золотая гора», то вызвал волну лицемерного возмущения: как-де посмел! И стали открывать такое: я не согласен с Пушкиным! Я жесток к женщине! У меня не коллективный разум!! И вообще мои стихи вызывают недоумение! Первое, относительно Пушкина, чересчур, но лестно; второе и третье я отвергаю как недомыслие, а насчет недоумения могу только сожалеть...».
Что касается Пушкина, то Кузнецову припомнили в свое время и строчки из поэмы «Золотая гора», на которой «Пушкин отхлебнул глоток, Но больше расплескал.» («То есть одарил»,- парировал Г. Муриков), и статью «О воле к Пушкину». С некоторыми оценками пушкинского творчества в ней, действительно, нельзя согласиться. Однако основной пафос статьи (и этого критики не заметили напрочь) направлен не против великого поэта, а против замшелости, против стереотипов в восприятии гениальной поэзии, крепко в нас засевших и мешающих проявить свою «волю к Пушкину». Юрий Кузнецов ругает не Пушкина, а ту часть русской лирики после Пушкина, которая однобоко восприняла и исказила его некоторые традиции. Так что идеалы Кузнецов никак не «задевает», а просто «смотрит на них глубже, чем принято смотреть.». Между прочим, в кузнецовском стихотворении «Голос» слышна перекличка со знаменитым «Пророком»: тот же «Божий глас», то же проникновенное восприятие Воли как светлой Истины: «Светло в моем сердце...», только Кузнецов более категоричен, когда говорит о Божьей Воле как первоисточнике творческого духа:
- Сияй в человечестве! или молчи.
В цикле стихотворений, посвященных традиционной теме «поэт и поэзия»: «Поэт» (69 г.), «Учитель схоронил ученика...», «Орлиное перо, упавшее с небес...» (74 г.), «Стихия», «Детское признание» (74 г.) и других - «Голос» занимает важнейшее место, являясь программным для Ю. Кузнецова. «Для поэта, - пишет лирик, - как и для каждого честного человека, главное - совесть, высший нравственный закон (выражение Канта), который должен быть незыблем. Именно его пытаются расшатать средства массовой информации. Это всем видно. На зрителей и читателей постоянно обрушивается наглая ложь и полуправда.
Это всё приводит человека в ужас. Но если его совесть спокойна, можно устоять. Убежден - сегодня опора не на красоту, а на совесть. Сам-то я давно вышел из-под влияния заданного как аксиома выражения - «красота спасет мир» - гипнотическая, пассивная и отвлеченная фраза.».
В связи с этим вспоминаются не так давно написанные строки Владимира Соколова:
Мне страшно, что жизнь прожита,
Что смерть - это значит домой,
Что снова трясет нищета
На грязных вокзалах сумой.
Что родина - это слеза,
Что мать - это холм без креста,
Что вор, закативши глаза,
Гнусит: мир спасет красота.
Ю. Кузнецов, как и В. Соколов, не зачеркивает мысль своего любимого Федора Достоевского - его возмущает неправильное ее толкование. Поэт выступает против понимания красоты как прелести, а не как красоты души, которая, как известно, «по природе своей христианка». Борьба против зла в любой его форме - вот духовная и одновременно гражданская позиция Юрия Кузнецова: «Поэт и гражданин - для меня эти понятия неразделимы.».
Почти в каждом стихотворении Ю. Кузнецов стремится «преодолеть» время с помощью «погружения» его в историю («Сказание о Сергии Радонежском» (80 г.), «Посох» (77 г.), «Повернувшись на запад спиной...» (79 г.) и др.). «История во всем ее размахе - это не «предмет» поэзии Юрия Кузнецова (то есть нечто «внешнее», отдельное), но самая сердцевина, стержень его художественного сознания и воли. В его книгах не наберется и десятка стихотворений, хоть в какой-то степени непосредственно отражающих исторические события и явления..., но видение Истории во всем ее объеме живет в самой словесно-образной ткани, в самом стиле поэта.».
В поэтическом сборнике «Русский узел» (83 г.) Ю. Кузнецов подвел итоги работы за десятилетие, а также опубликовал несколько новых стихов («Весть», «Китобой» и др.), в которых еще сильнее был заметен всё усиливающийся пессимизм от сознания безвременья. «Небо покинуло душу мою...» - признавался поэт.
Следует отметить, что трагическое состояние души лирического героя Кузнецова на протяжении почти двух десятилетий оставалось неизменным:
- И снился мне кондовый сон России... (69 г.)
- Я не знаю ни Бога, ни счастья... (69 г.)
- Что вечного нету, что чистого нету... (70 г.)
- Я в поколенье друга не нашел... (71 г.)
- На распутье я не вижу Бога... (77 г.)
- Мы забыли о самом высоком... (79 г.)
- Боже мой, ты покинул меня... (81 г.)
- Душа верна неведомым пределам... (82 г.)
Это пессимистическое настроение было буквально сломлено в следующем сборнике - «Ни рано ни поздно» (85 г.), в котором Кузнецов почти полностью отказался от иносказания, в его стихи ворвалась публицистика, поэт стал говорить «открытым текстом», нисколько не утратив при этом всей своей впечатляющей образности. Жесткий реализм детали, скупое, но точное использование фольклора сделали его язык более естественным. Теперь он передавал не только весь ужас застоя («Заклинание», «Ни великий покой, ни уют,..», «Мужик»), но и поднимался до социальной сатиры, гротеска, даже фарса («Похождения Чистякова», «Выпрямитель горбов»). Удивительно то, что все эти стихи и поэмы были написаны до апреля 85-го. В стихотворении «Я скатаю родину в яйцо...» Кузнецов, предсказывая, даже торопит недалекое будущее:
Раскатаю родину свою,
Разбужу ее приветным словом
И легко и звонко запою.
Ибо все на свете станет новым.
Книги Ю. Кузнецова, вышедшие во второй половине 80-х: «Душа верна неведомым пределам» (86 г.), - Государственная премия России 1990 года; «Золотая гора» (89 г.), «После вечного боя» (89 г.), а также сборники избранных стихотворений: «Стихотворения
и поэмы» (90 г.) и «Стихотворения» (90 г.) еще выше подняли уровень публицистичности в его поэзии. Впрочем, вся литература, все вокруг разом заговорили в полный голос. «С 1985 года стала обнажаться космическая бездна», - скажет позднее поэт (78).
История XX века - мифологична. Одни мифы были разрушены, другие пришли им на смену. Истоки «публицистичности» кузнецовского стиля следует искать именно в социальной мифологии.
В наиболее интересном сборнике с «говорящим» названием: «После вечного боя» (89 г.), в котором были собраны новые стихи, а также те, которые не могли быть опубликованы раньше, поэт все чаще и чаще говорит языком злой и одновременно печальной сатиры («Откровение обывателя», «Очевидец», «Захоронение в Кремлевской стене», «Ложные святыни» и др.). Его «Триптих» начинается так:
Я в Мавзолей встал в очередь за Лениным, -
Да, я его и со спины узнал.
Вошли мы с ним. Он пред своим успением
Повел плечами. «Холодно!» - Сказал.
Шла очередь, как в те года за хлебушком,
И вышла вся. Закрылся Мавзолей.
- Куда теперь? - спросил его под небушком.
- В народ, - ответил, - к людям, где теплей.
«Я вижу Ленина и Сталина выпукло, во времени», - отмечает Ю. Кузнецов.
С горечью поэт говорит о Доме, о физической и духовной заброшенности России, в которой она находится до сих пор:
Не дом - машина для жилья.
Уходит мать сыра земля
Сырцом на все четыре стороны.
Поля покрыл железный хлам,
И заросла дорога в храм,
Ржа разъедает сердце родины.
Сплошь городская старина
Влачит чужие имена.
Искусства нет - одни новации.
Обезголосел быт отцов.
Молчите, Тряпкин и Рубцов,
Поэты русской резервации.
Кузнецов, не отделяя себя от народа («Мы забыли о самом высоком После стольких утрат и измен»), понимает, сколь велика наша общая вина за то состояние беспамятства, в которое погружена его душа. Поэт с ужасом наблюдает, как русский народ, невозмутимо-равнодушный, «изрядный хозяин двора, Но не державы», сидит сиднем с «головой пустопорожней», «в чем мать родила», -
