Юрий Кузнецов - Стихотворения и поэмы
Поэтическое и политическое чутье не подвело Кузнецова: история повторилась и в начале, и в конце как петровских, так и реформ конца XX века. К ним обеим безо всяких исключений подходит резюме выдающегося русского филолога прошлого века Ф.И. Буслаева: «...Чем больше развивалось на Руси западное господство, чем больше образованные умы сближались с интересами текущей европейской жизни, тем сильнее чиновничий принцип чувствовал себя в ложном положении, потому что официально не мог и не должен был сочувствовать многому, что делалось и говорилось на Западе.». В этом отношении любопытно сравнение, сделанное современным литературоведом Львом Аннинским: «1941 год - на этом рубеже (родились) - два крупнейших поэта, можно сказать, ровесники, диаметрально противоположные по ценностям и, тем не менее, изумительно единые по неприятию либерального идеализма, который оба они: и Юрий Кузнецов, и Иосиф Бродский - отвергают с разных позиций. Кузнецов - с позиций национального дома, оборачивающегося у него пепелищем. Бродский - с позиций всемирного бездомья, которое катастрофично «по определению». Что же рушится в их сознании? Рушится - история как процесс...». Усиливающееся в конце XX века общее эсхатологическое восприятие времени в кузнецовском поэтическом преломлении наиболее отчетливо выразилось в стихотворении «Хвала и слава». Его лирический герой чувствует личную ответственность за происходящее в мире, за конечный итог и своего, и общего земного бытия:
Близок предел. Счет последним минутам идет.
Из человечества выпало слово: вперед!
Господи Боже! Спаси и помилуй меня,
Хоть за минуту до высшего Судного Дня:
Я бы успел помолиться за всех и за вся,
Я бы успел пожалеть и оплакать себя...
Голос был свыше, и голос коснулся меня
За полминуты до страшного Судного Дня:
- Вот тебе время - молиться, жалеть и рыдать.
Если успеешь, спасу и прощу. Исполать!
Какое счастье, что время еще осталось! Остались, вопреки всему, идеалы православной религии и в народе:
Так, значит, есть и вера, и свобода,
Раз молится святая простота
О возвращенье блудного народа
В объятия распятого Христа.
(«Голубь»)
Только произойдет ли полное возвращение? Юрий Кузнецов сам отвечает на этот вопрос в своей поэме «Стальной Егорий»:
В целом мире не знает никто
Это русская жизнь без ответа.
ДИАЛОГ ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
К. Анкудинов:
- Для Кузнецова культура - часть новейшей рациональной не-мифо-реальности и она подлежит изменению при помощи врывающейся в нее мифо-реальности, превращению в мифо-культуру. Подобному действию мифо-реальности подвергается, например, «гуманист» Петрарка, все творчество которого перечеркивается для Кузнецова одной высокомерной эпистолярной фразой о «подневольном люде», который «омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лица и беспорядочным разбродом, словно мутный поток чистейшую реку». Этой фразы оказывается достаточно для того, чтобы Петрарка оказался унесен в страшную реальность двадцатого века, где «в сорок третьем на лютом ветру итальянцы шатались как тени, Обдирая ногтями кору из-под снега со скудных растений» (как видим, Петрарка получает от мифо-реальности то, что пожелал другим). Великий поэт Петрарка оказывается в роли классического отрицательного персонажа мифа - гордеца и ослушника -, посягнувшего на божество (в данном случае божество именуется словом «славянство»; я сознательно оставляю за пределами вопрос о том, какой народ имел ввиду Петрарка в действительности, скажу только, что Кузнецов вполне имел право принять его высказывание на свой счет, это подтверждается историческими свидетельствами о генуэзцах, использующих в качестве невольников в том числе и славян, проданных в рабство монголо-татарами). При этом все прекрасные сонеты Петрарки для Кузнецова являются смягчающими обстоятельствами не в большей степени, чем принадлежность к царскому роду является смягчающим обстоятельством для царя Ирода; все они относятся к миру тленному и не принимаются в расчет.
Именно это вызвало возмущение у критика Бенедикта Сарнова: «Да, дорого заплатил несчастный Петрарка за свои неосторожные слова... Власть, данную ему богом поэзии, Юрий Кузнецов использовал, как говорится, на всю катушку. И славно отомстил - через века - итальянскому поэту за его надменную неприязнь «к нашему брату»... Нет, портрет Петрарки у Юрия Кузнецова явно не получился. Но свой автопортрет он нарисовал замечательно!».
Мы видим, как сталкиваются две позиции: культуроцентрическая и антикультуроцентрическая. Для культуроцентрика Сарнова слова Петрарки - именно «неосторожные слова», не идущие ни в какое сравнение с фактом его великого творчества. Поэтому для него подход Кузнецова, не придавшего значения творчеству Петрарки, саморазоблачителен; на взгляд критика, отрицательность получившегося у Кузнецова «автопортрета» даже не требует доказательства, она самоочевидна. Так же очевидно для антикультуроцентрика Кузнецова превалирование национально-политического фактора над культурно-поэтическим. Петрарка для Кузнецова - прежде всего ненавистник «бесславного племени» и только в последнюю очередь - поэт.
В. Бараков:
- Прежде всего необходимо сделать уточнение. Кузнецов как поэт-модернист парадоксальным образом соединил разные эпохи, но по-настоящему «пострадал» от этого соединения не Петрарка, а итальянские солдаты. Для Кузнецова Великая Отечественная война - до сих пор памятная личная трагедия, слившаяся с памятью рода, постоянно подвергавшегося агрессии с Запада (и не только). Но Кузнецов идет еще дальше, в самые глубины западной культуры, в течение многих веков высокомерно и несправедливо относившейся и к России, и ко всему славянскому «бесславному племени» (последний пример - Югославия 90-х годов нынешнего века).
Мысль о том, что для Кузнецова Петрарка - «прежде всего ненавистник «бесславного племени» и только в последнюю очередь поэт» я бы разделил на две части. Во-первых, любой человек - прежде всего человек перед лицом Правды, а потом уже поэт, сапожник, булочник и т.д. Во-вторых, Петрарка, естественно, не мог предугадать, что произойдет в XX веке, но «слово отозвалось» через несколько столетий именно потому, что с точки зрения Правды - он уже тогда был не прав. Он, действительно, попал под «горячую руку», и его «вина» гиперболизируется Кузнецовым (Петрарка как один из столпов западной культуры выступает в качестве ее символа), и нужно было бы «оговориться», «уточнить», «объясниться» с читателем, но это уже наша, литературоведческая задача, а Кузнецов - поэт, и он в очередной раз «сломал» укоренившийся в нашем сознании стереотип.
К. Анкудинов:
- Я думаю, что человеческий поступок рассматривается Кузнецовым прежде всего с точки зрения его влияния на ход жизни державы. Так, Кузнецов восхищен генералом Скобелевым, взявшим «без боя Асхабат один, при полном блеске»:
Поехал дальше налегке,
И знает бог прощенья,
Чем стал он в племени теке
Под ропот восхищенья.
(«Поездка Скобелева. 1881»)
Это стихотворение вызвало крайнее негодование у многих критиков: «Будь Юрий Кузнецов настоящим художником, настоящим поэтом, он, изображая «подвиг» генерала Скобелева, сумел бы взглянуть на своего героя глазами тех, кого храбрый генерал так красиво и изящно покорил. А именно - глазами туркмен".
В. Бараков:
- Увы, это стихотворение критики прочитали невнимательно. Все их негодование бесполезно, так как речь в нем идет совсем о другом. Генерал Скобелев совершил удивительный поступок: после того, как «при гулкой пушечной пальбе» был взят Геок-Тепе, он решил без крови, без страданий своих и чужих солдат покорить достаточно мощную по тем временам крепость Асхабат:
Текинцы, пал Геок-Тепе!
Довольно жить разбоем.
Клянитесь в вечной простоте
Жить миром и покоем!
Он совершенно один (при нем было только личное оружие: шашка и кинжал) двинулся в путь. Вот теперь я полностью процитирую ту строфу, часть которой была приведена в «обвинительном» слове в адрес Кузнецова:
Гром славы двадцать верст подряд,
Все двадцать верст поездки!
Он взял без боя Асхабат,
Один, при полном блеске.
Все величие этого поступка - в его «вечной простоте».
