Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Читатель-чувственник, сластёна любострастный,
С губами, вроде как сосущими лимон.
Лишь похождениями бредит он, злосчастный,
Но Приключения — не восприемлет он!

       И вольный парусник, и в море путь опасный,
       Шторм, абордаж, побег — его вгоняют в сон,
       Как монотонное ворчанье дамы классной,
       Оберегающей девичий пансион.

Как едко он острил (чуть не с Вольтером вместе!)
Над добродетельностью «ангелов» и «дев»!
Потрафим; подгребём к нему пригоршню бестий,
Таких же, как он сам! Но вдруг, рассвирепев,

       Он вместе с «ангельством» пиратство отметает
       И — уж без примесей — бульварщину читает!

О тех, кто живёт без заботы, но рваным не ходит отнюдь,
Сказала бы я: хиппиоты. До хиппи им долго тянуть!
Вот хиппи. Их курточки рваны, и нос у них синий такой…
А вот хиппиоты. Карманы дублёнок набиты деньгой.

Не хиппи мне здесь эталоном. Но мерзок мне всяк их пророк!
(Лишь тот и зовись отрешённым, кто выбросил свой кошелёк!)
Вот хиппи. Живут под мостами. От холода ночью дрожат.
А вот хиппиоты: хвостами ондатр, барахлом дорожат!

Но зная, сколь бедные святы, всё пробуют в нищих пожить,
Искусственные заплаты к богатому платью пришить.
И хоть золотого — солидно — тельца осязают в руках,
Жизнь хиппи им, дурням, завидна, как тень журавля в облаках.

В комической жажде сиротства, со вскинутым к небу лицом
Всё мнят они выследить сходство меж тем журавлём и тельцом.
Эх! Дом журавля разоривши, учитесь своих узнавать…
Мечтательные нувориши, гаврошами вам не бывать!

Как мучающая мелодия, в их пышные вкралась дома,
Подделанная под лохмотья — индейская бахрома.
Но… если застенчиво лезет богатство из дыр, то на ком
Сорвёшь? Кто гаврошеством грезит, тот должен быть сам бедняком.

Мадонна! Призрей хиппиота! Скажи ему, как ему быть;
Как честную бедность поэта с тугим кошельком совместить?
Ты что ж, брат? — и гульдены множишь, и нищенство любо тебе?
Захочешь быть бедным — не сможешь. Загниешь в бесплодной борьбе.

Есть хиппи. А есть хиппиоты. Влюбленные в нищенский стяг,
Ненужных им стран патриоты, сидячие слуги бродяг…
Я знаю, что можно не видя любить и невидимым жить.
Но можно ли, в комнатах сидя, бродяжьему флагу служить?

Я знаю, что можно и это: у скальдов дорога — в груди,
Условно пространство поэта, а свет — всё равно впереди.
Но можно ли, жмурясь коварно, за деток обкуренных пить?
Шептать, что спасенье вульгарно, и жизнью сей взгляд не купить?!

Сидеть хоть на малом приколе (на краешке стула хотя б)
И славить — в неведомом поле последний бродяжкин ухаб
И пот ледяной?! Поелику (питомцам контор страховых)
Их гибель нужна вам для шику, для вставки в тираду и стих!

Чудовищные хиппиоты! Романтики с наглым брюшком!
Их краски, их вирши, их ноты — в согласии с их кошельком.
Но смерти щемящая флейта всё манит их в серости дней.
Чьей смерти? Своей или чьей-то? Тьфу, пропасть! Опять не своей!

Им нравятся травы, канавы, гитары, порывы дождя
И чувство, что юноши правы, от общества в ночь уходя…
И Сартром взмахнёт грациозно, и мешкающих подтолкнет…
Но в то, что для хиппи серьёзно, не верит крепыш хиппиот.

Есть хиппи, а есть хиппиоты. И хиппи (как в небе стрижи,
Земной убегая заботы) не верят ни правде, ни лжи.
Цель хиппи нельзя обозначить. Цель хиппи — концы отдавать.
А цель хиппиота? Подначить. Оплакать. Романтизовать.

Прекрасная марихуана! Как сказки твои хороши!
Дай неба нам! Дай океана! От тёмной земли отреши!
Судьба — нападательный минус… Оскомина жизни горька…
Печальный курильщик! Возьми нас, прими нас в твои облака!

В твоих-то хоромах уютней! Мы будем довольны судьбой!
Как крысы за гамельнской лютней, мы ринемся вслед за тобой!
Но хиппи, наследник печали, растаял в кипящем дыму,
И зрители сразу отстали, которые льнули к нему.

Подначка — великое дело! Прекрасная вещь — западня!
Воспеть же! (Отпеть же!) И смело вернуться к насущности дня.
Но вскорости ж — новые траты… И снова увязывать вам
Искусственные заплаты с естественной тягой к деньгам.

Так хиппи, лишась интересов, несут на загривке, под блюз,
Своих неотвязчивых бесов дублёный и замшевый груз.
Мостами, лесами проносят на ниточках тоненьких шей,
Не чуя, как носят, где сбросят непрошеный тучный трофей.

Готовый к любым присосаться системам, филистер живёт
Банальный. Не все согласятся, что имя ему — хиппиот.
Трудней, чем зарубки на сучьях, давать хитрецам имена:
Их лики меняются. Сущность их — та же во все времена.

Буржуйство! Тебе не впервые
Кататься у нищих на вые!
На сотнях мостов, поворотов (Америка, Лондон, Мадрид) —
Глянь: хиппи несут хиппиотов. Кто смотрит — всегда разглядит.

Кто в романтику жизни не верит,
Тот не верит (нелепая туша!)
В океан, на земле занимающий
Втрое более места, чем суша!

Но и логику тот ненавидит,
Кто, упёршись копытами в берег,
Смотрит в море, — а моря не видит,
Смотрит в небо, — а в небо не верит.

— Нет! — сказала Ева. — Я упряма:
Я не выйду замуж за Адама!
            — Но почему и отчего? —
            Скажи мне, будь добра!
            — Да он калека! — у него
            Недостаёт ребра.

Хороводы вакханок в экстазе,
Фавна к нимфе копытца несут…
Что ж, сойдет, как рисунок на вазе,
Но для лирики — чистый абсурд!

       Лишь небесная страсть остается
       В песнях вечной. (Лаура, живи!)
       Существует, но вряд ли поется
       Земноводная грубость любви.

Кто там в рощу так робко прокрался?
Притаился под сенью ветвей?
Пой! — пока на балкон не взобрался,
Не назвал Инезилью своей.

       Пой — пока, по искусства законам,
       Девять Муз во главе с Купидоном
       Девять шёлковых лестниц совьют…
       Серенады поют — под балконом.
       На балконах — уже не поют.

И, тем паче, с высот геликонов
Тот сорвётся, кто тайны притонов
С гордым видом выносит на суд.
(Вас на пуговицы переплавят,
Сир! А пуговицы — пропьют!
Кто же карту краплёную славит?!
Спрячь её, незадачливый плут!)

       Очень многое — так нам сдается, —
       Существует. Но… ах! — не поётся.
       Грусть — поётся. Надеждой на чудо,
       Упованием песня жива.
       Но у блуда нет певчего люда;
       Вещий голос-то взять им — откуда?
       (Что поделаешь — жизнь такова!)

Только тот, кто любви своей силой
За возлюбленной тенью в Аид
Мог спуститься, —
       Тот песню для милой
В неподкупных веках сохранит.

       Коль же скоро во всяком напеве
       Похоть та же и разницы нет,
       То за что же вакханками в гневе
       Был растерзан великий поэт?

Жизнь — цветок. Ей закон — аромат.
Не ищи же, теряясь по сортам,
Божью искру в Калачестве Тёртом,
Друг мечты и романтики брат!

       Пой — цепляясь на лестничном шёлке;
       Пой — пока твои мысли невинны
       И пока на губах молоко
       Не обсохло…
               Пути твои долги,
       Твои лестницы — длинны-предлинны,
       Твой балкон — высоко,
                                       высоко…