Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Находчивость в ответах
      При споре и в беседе
Случается от прочных
      И выстраданных мнений,
От опыта в раздумьях
      Того, кто в споре с нами
Или в живой беседе
      Находит мыслям русло.

      Находчивость в ответах бывает и от злого,
      Дрянного отношенья ко всем и вся на свете;
      От бойкого нахальства,
              В котором быть не может
      Ни вежливости трудной,
              Ни страха вас обидеть.

Ведь тот, кто уважает
Или (того тяжеле!) —
Кто любит вас, — тот редко
Блестящ и колок с вами;
Жестом неосторожным задеть он вас боится;
Тем более — в подборе и слов и выражений
Он, точно пленник, связан.

      И даже если точный, блистательно-лукавый
      Ответ он держит в тайне, — и то — чудесный козырь
      Он впрок приберегает;
      Когда один, при свечке,
      Раскрыв свои тетради,
      Перо добряк очинит, и — с воздухом заспорит;
      С ночною тьмой, царящей за окнами, сразится, —
      То время, то пространство, то сам уклад вселенский
      Ловя на предрассудках…

О, трижды прав далекий
      От устных излияний!
Звук речи — та стихия,
В которой, неприметно захлёбываясь, гибнут
Все помыслы благие.
На девять миль длиннее, чем мы подозреваем,
Язык наш — корень адов!
Наш разговор не только приятностями скрашен:
Он для натур несмелых
      Превратностями страшен,
Как шаткий путь синдбадов!

      Находчивость в ответах —
      Резерв паркетных снобов, —
      Нутром — малюток нежных,
             Но хваткой и напором —
             Ущельных великанов!
      Находчивость в ответах
             Рождается за вистом,
      За веером раскрытым, скрывающим усмешку,
             Змеящуюся грубо,
      Да смертную зевоту…
      Находчивость в ответах
      Живёт в одном приходе
      С тобою, скука мира…

О, ты бываешь всякой,
       Словесная сноровка!
Свидетельствуя часто
       О чувствах беспощадных,
О склонностях презренных,
       О низком воспитанье,
       Злорадстве, вероломстве…
Вот почему не плакать, а радоваться надо,
Не каждой краской спектра
Подобного владея:
Блеск Евиного змея
К нам не тогда приходит,
Когда мы сердцем чисты и вымыслом бездонны,
Но иногда — что делать! —
Он к нам тогда приходит,
       Когда мы — беспардонны!

      Ах, тот, кто много мыслей
      Во лбу своем содержит, —
              Не вдруг решит, какая
      Из многих тысяч — лучше
              Для быстрого ответа.
      А тот, кому Паллада
      Три мысли подарила,
      Уж тот (наверно!) знает:
              Где у него — какая…

(И вот что, между прочим,
       Тут надобно отметить:
К двум-трём своим насущным,
       Единственно возможным,
Прибавив три чужие,
Ты всё же таки сразу —
       Не много и не мало —
Шесть мыслей получаешь!
А сколько вариантов?
       Те — вовсе бесконечны!)

      Базарная торговка
      (Попробуйте-ка с нею
      Заспорить!) вас бойчее
      «Отбреет», чем Сенека!
      (Опять — читайте выше! — базарная торговка
      Не друг для человека!)

Руссо боялся острых,
      Усаженных шипами,
Парижских язычков,
      Быстрей кофейных мельниц
Вращающихся в «свете»,
И на вопрос вопросом,
      Остротой на остроту —
      Не мог ответить сразу…

Задумала мышь в кладовую сходить, —
Хорошего сала кусок ухватить!
Опасны такие дела,
И робость воровку взяла.

Но мышь сказала:
       — Волков бояться — и в лес не гулять.
       Волконского бояться — Лесковского не знать.
       Страшиться Волковицкого — не видеть Лесовицкого.
       И пошла мышь смело,
       И украла, и съела.

Хозяйка заметила мыший разбой,
Пошла, принесла мышеловку с собой,
В ловушке оставила сало,
И мышь
В мышеловку
Попала.

Но мышь сказала:
       — Что ж…
       И на старуху бывает проруха.
       И на старушку бывает этак прорушка.
       И на старушенцию бывает прорушенция.
       Старушенченко идет —
       Прорушенченко ведет…

А к ночи Котенко в кладовку зашел,
В кладовку зашел — мышеловку нашел;
Мышенко хотел проглотить,
Но как мышеловку открыть?!
И мышь сказала:

— Ах! Не всё коту Масленица!
Не токмо к Маслову Котову прогуливаться-стать!
Забудь, Котовиков, дорогу в Масленников Посад,
Да протопчи-тко тропку теперя да в Постникову Пустынь!

По-моему, так никакому коту
Сломать мышеловку невмоготу!
И взял себе кот отпускного,
И вряд ли воротится снова…

       Радуется мышь-воровка:
       Спасает иногда, гляди, и мышеловка!
       И мышь сказала:
           — Нет худа без добра, что я сюда попала!
           Нет Худякова, — говорит, — без Добрякова!
           Не представляю, — говорит, — себе Худовецкого
           Без неизбежного (выглядывающего из-за его плеча)
           Добровецкого!
           Худыня, — говорит, — без Добрыни — не человек.

Читатель-чувственник, сластёна любострастный,
С губами, вроде как сосущими лимон.
Лишь похождениями бредит он, злосчастный,
Но Приключения — не восприемлет он!

       И вольный парусник, и в море путь опасный,
       Шторм, абордаж, побег — его вгоняют в сон,
       Как монотонное ворчанье дамы классной,
       Оберегающей девичий пансион.

Как едко он острил (чуть не с Вольтером вместе!)
Над добродетельностью «ангелов» и «дев»!
Потрафим; подгребём к нему пригоршню бестий,
Таких же, как он сам! Но вдруг, рассвирепев,

       Он вместе с «ангельством» пиратство отметает
       И — уж без примесей — бульварщину читает!

О тех, кто живёт без заботы, но рваным не ходит отнюдь,
Сказала бы я: хиппиоты. До хиппи им долго тянуть!
Вот хиппи. Их курточки рваны, и нос у них синий такой…
А вот хиппиоты. Карманы дублёнок набиты деньгой.

Не хиппи мне здесь эталоном. Но мерзок мне всяк их пророк!
(Лишь тот и зовись отрешённым, кто выбросил свой кошелёк!)
Вот хиппи. Живут под мостами. От холода ночью дрожат.
А вот хиппиоты: хвостами ондатр, барахлом дорожат!

Но зная, сколь бедные святы, всё пробуют в нищих пожить,
Искусственные заплаты к богатому платью пришить.
И хоть золотого — солидно — тельца осязают в руках,
Жизнь хиппи им, дурням, завидна, как тень журавля в облаках.

В комической жажде сиротства, со вскинутым к небу лицом
Всё мнят они выследить сходство меж тем журавлём и тельцом.
Эх! Дом журавля разоривши, учитесь своих узнавать…
Мечтательные нувориши, гаврошами вам не бывать!

Как мучающая мелодия, в их пышные вкралась дома,
Подделанная под лохмотья — индейская бахрома.
Но… если застенчиво лезет богатство из дыр, то на ком
Сорвёшь? Кто гаврошеством грезит, тот должен быть сам бедняком.

Мадонна! Призрей хиппиота! Скажи ему, как ему быть;
Как честную бедность поэта с тугим кошельком совместить?
Ты что ж, брат? — и гульдены множишь, и нищенство любо тебе?
Захочешь быть бедным — не сможешь. Загниешь в бесплодной борьбе.

Есть хиппи. А есть хиппиоты. Влюбленные в нищенский стяг,
Ненужных им стран патриоты, сидячие слуги бродяг…
Я знаю, что можно не видя любить и невидимым жить.
Но можно ли, в комнатах сидя, бродяжьему флагу служить?

Я знаю, что можно и это: у скальдов дорога — в груди,
Условно пространство поэта, а свет — всё равно впереди.
Но можно ли, жмурясь коварно, за деток обкуренных пить?
Шептать, что спасенье вульгарно, и жизнью сей взгляд не купить?!

Сидеть хоть на малом приколе (на краешке стула хотя б)
И славить — в неведомом поле последний бродяжкин ухаб
И пот ледяной?! Поелику (питомцам контор страховых)
Их гибель нужна вам для шику, для вставки в тираду и стих!

Чудовищные хиппиоты! Романтики с наглым брюшком!
Их краски, их вирши, их ноты — в согласии с их кошельком.
Но смерти щемящая флейта всё манит их в серости дней.
Чьей смерти? Своей или чьей-то? Тьфу, пропасть! Опять не своей!

Им нравятся травы, канавы, гитары, порывы дождя
И чувство, что юноши правы, от общества в ночь уходя…
И Сартром взмахнёт грациозно, и мешкающих подтолкнет…
Но в то, что для хиппи серьёзно, не верит крепыш хиппиот.

Есть хиппи, а есть хиппиоты. И хиппи (как в небе стрижи,
Земной убегая заботы) не верят ни правде, ни лжи.
Цель хиппи нельзя обозначить. Цель хиппи — концы отдавать.
А цель хиппиота? Подначить. Оплакать. Романтизовать.

Прекрасная марихуана! Как сказки твои хороши!
Дай неба нам! Дай океана! От тёмной земли отреши!
Судьба — нападательный минус… Оскомина жизни горька…
Печальный курильщик! Возьми нас, прими нас в твои облака!

В твоих-то хоромах уютней! Мы будем довольны судьбой!
Как крысы за гамельнской лютней, мы ринемся вслед за тобой!
Но хиппи, наследник печали, растаял в кипящем дыму,
И зрители сразу отстали, которые льнули к нему.

Подначка — великое дело! Прекрасная вещь — западня!
Воспеть же! (Отпеть же!) И смело вернуться к насущности дня.
Но вскорости ж — новые траты… И снова увязывать вам
Искусственные заплаты с естественной тягой к деньгам.

Так хиппи, лишась интересов, несут на загривке, под блюз,
Своих неотвязчивых бесов дублёный и замшевый груз.
Мостами, лесами проносят на ниточках тоненьких шей,
Не чуя, как носят, где сбросят непрошеный тучный трофей.

Готовый к любым присосаться системам, филистер живёт
Банальный. Не все согласятся, что имя ему — хиппиот.
Трудней, чем зарубки на сучьях, давать хитрецам имена:
Их лики меняются. Сущность их — та же во все времена.

Буржуйство! Тебе не впервые
Кататься у нищих на вые!
На сотнях мостов, поворотов (Америка, Лондон, Мадрид) —
Глянь: хиппи несут хиппиотов. Кто смотрит — всегда разглядит.