Сергей Морейно - Берега дождя: Современная поэзия латышей

там лето все в репейнике с дорогами молочными
в пузатых жбанах пенится и нам усы щекочет
вплетает ленты в волосы распятьям панских вотчин
вздыхает на три голоса и о душе хлопочет
цыганской скачет бричкою звенит ключом лабазника
в Прейли едет в Резекне на ярмарки и праздники

моргает старый чертов черт играет кнутовищем
мол в Силаянях вам почет а здесь ты как посвищешь
послушай эй я твой свояк ах как горят глазища
три головы смотри чудак и вон еще почище
но лето красное само на жеребце проказнике
пускает рысью в Даугавпилс на ярмарки и праздники

замурзанные мордочки блестят коленки голые
и хочется и колется мы пешие вы конные
а под землею бродит сок колосьям кружит головы
и осень тащит туесок колоды краски полные
везет дожди за пазухой бегут лошадки в яблоках
в Лудзу едет в Краславу на праздники и ярмарки

это не Висагалс. Еще только Висикумс
эстляндский ветер во лбу, и у всех пятерых жеребцов звезда
ошиваясь у винокурни, спрашивал, спрашивал, спрашивал
о хозяевах здешних мест (упомянуты в летописи), королях контрабанды

короли: гнали плоты и стада кнутами, шестами, веслами
берестяную дуду к губам – аж на Толобском озере слышно
что до Риги и Пскова, то «пошлиFна» всегда наготове
привыкли к иным путям, срезая угол покруче

у эстов лен в цене, спирт, почитай, что даром
отрыжка с похмелья будит ИльюFпророка
у колесницы его, глянь, колесо отвалилось – вот она, контрабанда!
падает на границе – половина эстам, другая леттам

в реку катится. Сбегает река с горы жемчужиной – и тут катарсис
Сарканите, Акавиня и Виргулите, зернистые спины форелей
венец короля контрабанды поток
уносит. В следующий раз Висагалс: глазаFозера, могилы и Айвиексте

Лаптава. Вслушайся в имя: Лаптава…
Как лопата в руках землекопа, мужицкая лапа, как рыжее лыко на лапти,
как… черт знает что.

Здесь муж жил, славнейший из всех,
что водили плоты по Педедзе, Болупе, всей плотогонной дружины.
Им и нынче стращают детей, шепчут вечером сказки.

Очка из Лаптавы, картежник, пройдоха,
чей папашка рожден был весной на плоту очкиной бабкой,
кончиком ногтя подчищал плотогонов последние латы
так, что многие шли потом без сапог от корчмы до дому.

Лошадиные дуги, полозья саней, колес тележных ободья
Очка гнул на пяти распялках, вон лез из кожи, в ржавом поту купался.
И вот уж лет пять или десять, как он на новых угодьях,
у вечных источников, с острогою в рыбьей стае, небось не попался.

Должно быть, спустил уже ключ от ворот Петра-бедолаги, крылья ангелов,
пропил, должно быть, у чертовой бабки последнюю щепку,
вот и замерз, плюется Очка, дрожит в пыли на дороге,
того и гляди, встрепенется, как ворон, вернется обратно на землю,

туда, где древнее Очеле топорщит, как зубья пил, свои крыши,
и где имена волхвов мелом на каждой двери, пусть помнят,
кожи киснущей смрад, распаренных дуба и вяза запах,
и музыкантов окрестных звуки, что твой туман, наплывают.

Да, водился с крустпилской шпаной, в корчме базарил,
бревна багром тибрил с прибрежных складов,
промокший насквозь, вшей выбирал из-за ворота, вечно жаждал,
и, перелистывая страницы, заскорузлый палец слюнявил,
повторял тихо: Лаптава, Лаптава…

до света на рынок
в набитой горбом телеге
звенеть туесками, горшками
бочонками, крынками, банками
свой подымать достаток
цепляя взглядом как спицей
свой путь от синего леса
к ячменным граненым колосьям

но корни столетних сосен
как змеи, в сумраке вьются
гремит, спотыкаясь, телега
и сливки становятся маслом
от прибыли пшик лишь только
лошадка рабочая в мыле
и ты на Гулбенском рынке
садишься, приятель, в лужу

путь этот слишком ухабист
и вот, поплевав на ладони
хозяин подрубит корни
и срежет крупные кочки
спугнет воронью семейку
и сгонит с дерева дятла
а раз привезет из Гулбене
добро и четыре молитвы

когда земля набухает
и вязнут в лугах колеса
так вот, весной этот путь
зовут еще по-другому
сначала хлебным путем
муки ни ложки, а листья
клена в печи от позора
скручиваются и тлеют

и только потом путь масла
поскольку в Гулбене славный
спрос, и склоняют имя
рубившего корни-крючья
и конь не трясет мослами
а шагом и медленной рысью
когда уже поздно молиться
и на пути к погосту

Якоб усталый рассвистал свои лодки по свету
медь столетий горчит в кисетах пора и подымить
свить лоскутик того табачка снять стружечку этого
яблочка выцепить какого-нить под дверьми

но Дарте неймется мозоли да зуд постигли
что кара небесная пальцы гребут по рядам
днем базарным
а в деснах беззубых что в тигле
плавится стран заморских звонкая дань

тих Иов после фильтрации
мается человече
видно в башке этой что-нибудь стало дугой
вдеть бы бычье кольцо в ноздрю да коромысла на плечи
вздеть
пусть миры кружась не лезут один на другой

как там наш Янкеле обрящет свои горизонты
на крылышках тех восковых белым соколом вслед
слепящему ветру
слепому от ярости солнцу

но взгляд исподлобья
молочно-сед

забыть о курземском сплине о Земгале своенравной
крепленых портовых винах крапиве кусавшей ноги
заехать за Балвы в чащу и сделаться месяцем славно
или пыхтеть и дуться кипящим котлом на треноге

санями полными скрипа проехать вспученным лугом
стать лошадиным бегом на пасеке вдоль опушки
когда дороги под снегом а с мая солнце по кругу
где пчелы требуют выкуп когда кукует кукушка

где горла коса не щекочет притом стена за спиною
ни места ни срока точно туман нависает стеною

правый берег в осоке стена за спиною

Один разорившийся аристократ
с лицом напоминающим морду шпица
продавал в коробках изFпод монпансье
винных улиток на базарчике в Торнякалнсе
преимущественно гостям столицы

и свой небольшой доход
копейки что бились в карманах как мышки в пасти
он честно нес в свой холостяцкий home и грустил
и делил на три равные части

первую треть он посвящал вину
которое красной струей лилось горяча желудок и глотку
вторую треть выбрасывал в Марупе и сплевывал через плечо
надеясь вернуться к своим коробкам

а третья часть что делать с ней он не знал
он думал заказать свой родовой герб
прибить над маркизой
и так привлекать клиентов

та третья часть что делать с ней он не знал
хоть она и росла не отходя от кассы
уже скопился приличный гербовый капитал
и он отдал все на будущий мост
что должен вести через Торнякалнс к Юрмальской трассе

теперь аристократа нет
улитки плодятся в дворцовых парках и Бог с ними
исчез и базарчик воздух от нашествия автоулиток пухнет
но если в каждую опору моста не вмуруют герб
боюсь он рухнет

Что делать? Снег, слякоть, дождик, бодяга,
горблюсь, как чага, как береста сырая;
чих, кашель, и с чесночком-трудягой
внезапный привет из Болдераи.

Автобус? Точно, бежит, погода проклятая косит,
ветер точит, режет; на деснах тянучка преет,
болтается флаг, фонарь, прицеп на колесах,
пират с дешевой обложки (подвязан к рее).

Сезонный жду пароходик. С лесоповала
рев сирен – фейрам! – и часы обмирают.
Сезон отменяется. Но из объятий причала
выскальзывает маршрутка Волери-Сурабайя.

Но стоп! Прачкам сказать «Бог в помощь» там, у сарая.
Кто их нарисует? Кто сочинит романсы?
Я? Вряд ли выйдет – нужно попасть в Болдераю.
Другим еще хуже – гранки, пасьянс, а в среду вечером танцы