Андрей Вознесенский - Ямбы и блямбы

Ира иррациональна, Ирка ирреальная,
вот она потеха, вот он цирк!
Организовали фирму интернациональную
с сумрачной кликухою «СИЗИРК».

Фирма расширяется, акции расходятся,
только не до красных и чёрных икр –
девочки ширяются, стонет безработица,
обо всех заботится фирма «СИЗИРК».

А в домах красуются телексы-скелеты.
Нынче всё читают наоборот.
Весь народ на улице, как на пляже летом,
но «СИЗИРК» считает, что он – народ.

Кинул Дерипаска миллиарды баксов,
но в ответ послышался львиный рык…
Если бы мы дома знали палиндромы,
вмиг расшифровали бы тебя, «СИЗИРК»!

Штабс-капитан Рыбников –
японский агент влияния.
Композитор Алексей Рыбников –
Божий агент вливания.
Православный духовной культуры
в век Беслана и конъюнктуры.

Вводит Моцарта и Штокгаузена
в маломощные наши пакгаузы.
Вводит музыку литургии
в сердца русские и другие.

Да здравствует волевая
сила рыбниковского вливания!

Лес – заложник грибников.
Но Алёша Рыбников
собирает грибы-целебники.
Этим Рыбников похож на Хлебникова.

Россия завершала передел.
«Триумфом» не охваченные авторы
обиделись. Зал ЦДЛ гудел:
«У-у-у, “триумфаторы”!»

И женщина (как Бонапарт, треух
не снявший после краха трафальгарского)
смирила зал. И я добавил вслух:
«Ты – триумфаторка!»

Ты триумфально собрала
круг, согревавший руки, точно муфта.
Организаторша тепла,
мы люди твоего «Триумфа».

Анализируя, мы связь разрубим
меж вечно женственным
и высочайшим честолюбием
самопожертвования.

«Триумф» – мужчина, не дитя.
Вне окрика и всяких сплетен
он может сам спасти себя,
Ромео семнадцатилетний.

Когда же подошёл наш край,
сказала ты без слёз со стонами:
«Гуляй,
поэт, на все четыре стороны!»

Вновь запретят иль в кухню возвратят?
Тебе чужда идея фартука.
Скажу, как и 17 лет назад:
Ты – триумфаторка!

Мне фатерланд – свобода для пера.
Я расстегну свой воротник – для топора.
Жизнь хороша без фальши и без патоки.
Прости меня. Но время – страшный фактор.
И никогда я не был триумфатор
для триумфаторки!

Там, где воздух целебен
без палящего зноя,
состоялся молебен,
где молящихся – двое.

Я от этой молитвы
помню самое малое:
липа белая
лифтом
к небесам подымалась.

Далеко-далеко,
где Шарло де Лакло
зачитался «Опасными связями».

Далеко-далеко,
там, где стиль арт-деко
сочетался с этрусскими вазами.

Далеко-далеко,
где туман – молоко
под лиловыми русскими вязами…
Где моя Медико?
В холодящем трико,
босоножки с грузинскими стразами?

Далеко? Ого-го!
На служебном арго:
ты с наркотиками повязана.

Если нету Клико,
коньячку полкило –
за успех всенародный и кассовый!

Не легко? Не легко.
Что на сердце легло,
никому никогда не рассказывай.

Свист шоссе – как лассо
над моей головой.
Тбилисо, Тбилисо,
огневой, пулевой!

Мчались горы в огнях,
как лотки с курагой.
Ты мне губы впотьмах
оцарапал серьгой.

Как срываются вниз
водопады, звеня.
Ты девчонкой повис
на груди у меня.

Но стучит далеко
к колесу колесо:
Медико, Медико…
Тбилисо, Тбилисо…

Что делать с палиндромом?
Пока неясно.
На наши полудрёмы
народ смеялся.

Кто и зачем их в душу
народа вытряхнул?
И где на шубу Бушу
найдётся выхухоль?

С ними, будь неладен,
Усама Бен Ладен.

Теряя запонки,
летим по крышам.
Мы – прыгуны, derp jumping,
мы, прыгая, всё слышим.
В зелёных, синих, карих
сохраняйте something.
Наш Новый год – очкарик
с поправкой на derp jumping.

Потомки Мика Джаггера,
таинственней, чем РУОП,
мы веруем в derp jumping
по имени «любовь».

С улыбочкою горькою
мы представляем visual:
колёсные восьмёрки,
в которых чудом выжили.

Но грустный Чарли Чаплин
новою весной
вас пригласит в derp jumping
2008-й.

Как Маяковский страдал болезненно,
что фининспектора недорезали.
Моя поэзия – дельфин-инспектор
и спектр радужный над волнорезами.

По-английски море – си.
Гал – по-русски «чайка».
Это всё перевести
трудно чрезвычайно.
Над морем мчатся две сигалки,
как будто белые сигарки.

Рейс Лондон – Тулуза.
To what?

– Мадам, вы никогда не были в Тулузе?
– Скузи, в Тулузе одних полицейских полтысячи.
Без «узи». Тулуза – как Тула для бывшего Советского
Союза.
«Ту луз» по-английски значит «терять».
Собор. Бары. Театр.
– Мадам, вы одна, без мужа?
– Почему же? Мой муж в своем банке в Луизиане.
– Вы, значит, россиянка? И Тузик ваш в клетке.
Багажный отсек. Фром Раша уиз лав.
– Приукрашена? Нет прав? – И сразу лезет под юбку.
О нравы! – Вы правы.
– Значит, вы – русская.
Солнце тусклое. Улицы узкие.

Сидела бы дома, семечки лузгая.
Тулуза – лужа, провинциальный городишко.
В ту лузу, откуда мы все, народившиеся.

Тулуз Лотрек – оригинальный человек,
маэстро из калек.
Под нами Амстердам.
Ножки, ножки раздвигайте, мадам!

С детства помню, без иллюзий:
что ни делай, как ты ни танцуй,
как бильярдный шар к зелёной лузе,
ты летишь к провалу и концу!

Это всё преамбула.

самолёт разламывается, как пирог.
Из рубки вываливается
пилот.
В этом самолёте я одна – русская.
Сидела бы дома, подсолнухи лузгая.
Без мужа, без Тузика, без перегруза –
в стужу, в ночь.
В ту лузу.

«Спрячь деньги, дурак.
Я – Катя. Я – так».

Глаза – пятак.
Нельзя «за так».

Летит летак
по февралю.
Я, Катя, так
тебя люблю!

Спас Космический, Спас Медовый,
крестом вышитые рушники,
католический крестик Мадонны,
расстегнувшись, смущал Лужники.
«Грудь под поцелуи, как под рукомойник»
(Пастернак).
Как песенка в банкомате:
«Мадонной стала блондиночка с Лукоморья».
Кем станет московская Богоматерь?..

Белые кляксы чёрных ворон –
цвет нехороший
птичьих желудков. Шоссе – и на нём
юбка в горошек.

Смолоду ралли любили мы все.
Кубки. «Покупки».
Сейчас – ни шиша! А на нашем шоссе
сушатся юбки.

Можно ль выжить, звучание
вынув,
звук, как гибель, испепелим.
Например, война гибеллинов…
Гибеллин, Гобелен, Цеппелин.

«Войди, Призрак!»
Антреприза анапеста.

Мой кулак снёс мне полчелюсти.
И мигает над губой
глаз на нитке. Зато в целости!
Вечный бой с самим собой.

Я мечтал владеть пекарней,
где жаровни с выпечкой,
чтоб цедить слова шикарно
над губою выпяченной.

Чтобы делать беззаконий
обезьяны не могли,
мчитесь, сахарные кони,
в марципановой пыли!

Фастум-гель…
Фауст – гей?
С Богом флиртовал
не гей, а Гейне.
Гейне, Гейне, Гейне.
Гейне…

Убрать болтливого вождя
нельзя, не ждя.
Построить храмы без гвоздя
нельзя, не ждя.

Когда луна, околдовав,
дрожит, скользя,
вам снова хочется – стремглав! –
не ждя – нельзя!..

Как «помощь скорая» летим,
смешав сирены и интим.
Плевали на очередя.
Нам ждать нельзя.

…А было это в Вашингтоне:
посольских выносили в коме…

Я из Москвы тебе кивну –
кивнукивнукивнукивнук –
и вникну: верно, этот внук
отчаянный башибузук.

Крещенье, рей!
Забудь про рейтинги!
За ручку крестника веди.
Оскаруайльдовские Рэдинги
остались сильно позади.

Я наполняюсь светлой силой:
тайком и как бы невзначай
так бабушка меня крестила,
позвав священника на чай.

Купель плыла, как Наутилус, –
мы в фильме всё оговорим, –
яички под водой светились,
ну что тебе аквамарин!

Из вашингтонских полотенец –
окон посыпалась слюда! –
нерасшифрованный младенец,
вдруг закричал по-русски: «Да!»

Всё было в этом «да» – вода,
совокуплялись города,
и Вифлеемская звезда
сгорала, как в ночи скирда.
Да – представители дада,
да – Хлебников, Земфира – да,
в бутылочках из-под кефира
цвела лесная яго-да…
По-русски «да» звучит как «дай».
Явись, святитель Николай.

И в рясе, верно иерей,
небритый, точно лук-порей,
пропел октавою своей:
«Франческо, во Христе Андрей».
Он гей иль просто шизофрей?

А кто-то в книжечке своей
писал: «Франческо + Андрей».

Купив в Манчестере ландрины, –
мне, честно, Франция милей, –
летим, душой неразделимы,
Франческо + Андрей.

Пройдут года. И в их благообразье,
однажды средь подвыпивших друзей,
утешишься формулировкой связи:
«Франческо + Андрей».

И, отвечая на чужие тосты,
задумчив, как шарпей,
ты упомянешь горестного тёзку
по имени Андрей.