Нелли Закс - Звездное затмение

Долго
пожинал Иаков
благословением руки своей
колосья тысячелетий
никнущие
в смертный сон
смотрел
слепыми глазами
просветом в его взоре
солнца и звезды обнимались
пока это наконец не выпрыгнуло
рожденьем из его руки
и
в глазное небо Рембрандта.

Иосиф
пытался еще
быстро отвести
молнию
ложного благословения
которая сверкнула уже
Б-г знает где
И Первородный угас
как пепел —

Аллилуйя
утес родился

Мягкий голос из глубин морских
волны — руки
текучие руки вод
могилу держат и небосвод —

И потом
фанфара
в соляной короне
возлюбленная океана
блуждающая эпоха
тычется гранитными рогами
в его утро.

Аллилуйя
в кварце и слюде

Окрыленная тоска
свой ключ в замочной скважине
повернула к небу
дитя глубокой ночи
но уже родина для морской птицы
падающей от усталости

Беглецы из огня
из слепых убежищ
химия перезимовавшая
в тайной беседе ухода —

Семя солнца
в открытых ртах откровения

Аллилуйя
камней в сиянии
Запечатленные одеянья звезд
прорваны
и небо с протяжной речью
открывает глаза в заплаканной наготе —

Но
в воде родимой
сосунки водоросли охватывают
темное тело задирающее ноги
рыбы в свадебных покоях
где потоп разлегся
водят хоровод одержимые
замученные мечты сгущаются
в медузе дыша цветком-сапфиром
путеводными знаками
кровавые кораллы сонливой смерти

Аллилуйя
утес родился

в золотое пастбище света

Уже
говорят потрескивающие цветные
ленты
чужие рты
новая священная речь
Уже
сворачиваются под крыльями орлиными
смертные простыни горизонтов
ибо и драма смерти
перестрадав свое время
знает
о новом начале
за опущенным занавесом

Но здесь
с волосами венчанными
властители среди звездных скопищ
в яйце ночи
утрачивают вместе со скрижалями закона
вещие дали
на подвижных дисках розы ветров.
Солью заговаривают раны,
пока свет с плачем домой не потянется,
закрывая музыкальные двери.

Темнота
овдовевшая
болью скрюченная
долгим жалобным зовом
плодородия
сотрясает опустошенные небеса

пока
новый подсолнечник
сквозь траурное одеяние ночи
распускаться не начнет —

Сеть из вздохов сон ткет
священные письмена
но здесь никто не умеет читать их
кроме любящих
которые бегут
сквозь вращающиеся с музыкой
застенки ночей
горы мертвых
превозмогая
грезой связанные бегут

чтобы потом только
окунуться в рождество
солнца
вылепленного ими же —

Сбрасывает
этот век
змеиную чешую своего смертельного календаря —

Свищет вокруг волос Береники
молния — бич —

Отверзлась Адамова голова
подымается дергаясь
в тонкую полосу воздуха:
Семь дней творения.

Прорастает семя в страхе
быстро на человеческом пальце.
Орел несет в клюве свое гнездо.

Поцелуй — пчелиный присос девичьих губ
и пожинает смерть ветряные хлеба.

Звезды без орбит мраком ночным очерчены
освобожденные, брызжут пять чувств осветительными ракетами —
И молчание — новая страна —

Сколько
времен затонувших
на буксирном канате детского сна
поднимаются из открытого моря
в пахучую каюту
играя на лунных костях мертвецов
пока дева лимоном солнечным
окропленным тьмою
ослепляет в кораблекрушении.

Беспомощно
хлопают
мотыльковые двери мгновений
всегда открытые
для золотых дротиков
убийственно жгучих
в кровавом побоище детского страха.

Какие окольные пути предстоят
шагам сердца
пока наконец
челна воспоминаний
наяву
не достигнешь —

Сколько границ земных омытых грезами
нужно сорвать
пока музыка придет
с чужого созвездия —
Сколько смертельно больных завоеваний
нужно им
прежде чем они возвратятся
лунное молоко во рту
в крикливый воздух
своих детских игр со светлыми ресницами —

Придет кто-нибудь
издалека
с речью,
где, может быть, звуки
перекрыты
ржаньем кобылы
или
писком маленьких черных дроздов
или скрежетом пилы,
перегрызающей всякую близость, —

Придет кто-нибудь
издалека,
похожий на пса или на крысу,
придет зимою, —
ты одень его потеплее,
пусть у него
огонь под подошвами,
быть может, он ехал
на метеоре верхом,
не нужно ругать его
за продырявленный коврик. —

Всегда странник
носит с собой
сироту-родину
для которой он, может быть, ничего не ищет,
кроме могилы.

Дальше
дальше
в дымный образ
верст любви дотла сожженных
к морю
разгрызающему с ревом
обруч горизонта на куски

Дальше
дальше
к вороной упряжке
с головою солнечной в повозке
вверх на стены белые
через проволоку времени
никнуть узнику в глаза
кровь разбрызгивая
чтобы наконец он мог
дальше
дальше
выбежать союзник сна
на великую свободу —

Пойман грезой он уже
заключенный в звездном круге.

Без компаса
хмельной кубок в море
и
кровь — роза ветров — пляшет
в споре со всеми светилами небесными
так юноша —

Испытывает юность свою
со встречным ветром в волосах
еще не зная как осторожна
тень в слепящем солнце.

На своем гулком Б-ге
пересекает он
молящие руки поникшего вечера
высвистывая старческое нищенство
на ветер.

У ночи
срывает он звезды с пояса
бросает
эти потерявшие запах лавандовые песни
праматери
в простыни.

Любит он подниматься по лестнице
в небо
чтобы дальше видеть
ибо смерть напрягла его
словно молнию
без возврата.

С качалок
племен оседлых ныне
он катапультируется

вне себя
огненным шлемом
он ранит ночь.

Но однажды наступает тишина
этот остров
уже расположенный
на острие последнего вздоха
и
в звезде обреченной временем
звучит музыка
не для слуха —

А он слышит
как шепчет семя

в смерти —

Далеко далеко
от кладбищ
плачу о тебе
но не ветру слезы мои
и не морским волнам в ожидании.

Далеко далеко
от всех давно размыканных
эпох
в камнях мумиями
замурованных —

Только стихии нарастающей
только тоске
слеза моя —

Здесь и снаружи и внутри.

Эта пирамида огней
измеренная в других пространствах
погребенными из всех королевств
до самого конца печали —

Алтари души
свое причастие
давно уже глазным веком
укрывшие —