Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Эту память с весенними бурями
Не отдам я прошедшим годам.
Я читаю «Восстание в Гурии»,
Приближаясь к гурийским горам,
К самой первой любви, к той непрошеной,
К той, терзавшей меня по ночам.
И чем дальше мы ветром отброшены,
Тем бездомней, бездонней печаль.
Там, в безгрешном твоем сновидении,
Два поэта, лишенные сна.
И любовь неподвластна забвению,
Ибо может проснуться она.
Ты с Паоло. А третьему лишнему
Выпал сумрак гурийских дорог,
Где рукою подать до Всевышнего,
Что утешить влюбленного смог.
Ты, как прежде, чужая и близкая.
Нет, как прежде, отрады в стихах,
Что же делать с горами гурийскими
И ночными огнями в горах.

Ты здесь не бывала. И все-таки мне суждено
Запомнить тебя перед сводами этой твердыни.
Два тока Арагвы сливаются в русло одно,
Меня же с тобой разлучают навеки отныне.

О, если бы даже не знал я тебя никогда,
Я б грезил тобою — так Врубелю мнилась Тамара.
Ты над Моди-Нахе сгораешь в ночи, как звезда.
Ты облаком таешь в горниле полдневного жара.

Душа цепенеет, как будто и впрямь на лету
К ней Демон безумный на миг прикоснулся крылами.
Раздай же подругам оленью свою красоту —
Теперь ничего уже больше не сбудется с нами.

Пускай им поэты слагают стихи о любви.
Пускай стороной их обходят терзанья и бури.
А мы навсегда погребаем надежды свои
Безумною ночью, в потемках, у стен Ананури.

Смотри же, я гибну. Так бьется форель средь камней,
Бока обдирая на суше горячей и пыльной.
Разорваны жабры, и с каждой минутой трудней
Глотать этот воздух — тяжелый, сухой, непосильный.

Вот так и уходят поэты в последнюю тьму,
Где больше уже ни страстей, ни стихов, ни витийства.
Где больше не надо сквозь слезы себе самому
Слагать в забытьи колыбельную самоубийства.

А влажный звук неотделим от плоти —
Лениво набегающей волны.
Зажмурься и шепчи: Эвксинис понти…
Медея… Эти звуки — эти сны —

Твои. Но почему опять Медея?
От страха то горя, то холодея,
За звуком следую, за языком.
Глотает пламя мой камин-дракон,

И, багровея в отсветах камина,
Дрожит руно. Успеешь сердце сжечь,
Пока судьбина медлит, как лавина.
Пока немоту не расторгнет речь.

Но то, что я скажу — пребудет Словом.
В нем будешь — Ты. А древний будет миф
Прохладным облаком — Твоим покровом,
Полуденное солнце притемнив.

Слова — укромней монастырской кельи.
Нежнее, чем понтийская волна…
Строфа — как крепость! Как Саргис Джакели!
И в каждом слове — Ты. Лишь Ты одна.

Гляди: взлетает Гагра-лебедица
И правит на Эльбрус. Свежеет Понт…
Мне и ему — так радостно трудиться —
Бить в берег и лохматить горизонт!

Сполна сказаться в грохоте и вое,
Встречая августовский звездопад —
Скала — волна и слово — все живое —
И Ты — всему гармония и лад…

Издревле дня каждодневной вершиной
В Грузии вина сердца веселили,
В руки из рук те спешили кувшины,
Как от Дербента до Никопсии.

С собственной кровью смешав, как причастье,
Пил удалец их у смерти порога,
Резал, сшибаясь, татар он на части,
Шашке доверив и битве дорогу.

Сгинули в бурях те крестоносцы,
Нет и красавиц, что в башнях томятся.
Кто их вспомянет? Кто в них разберется?
Кто за них выпьет? Нам ли стараться…

Пел на Арагве Бараташвили,
«Химерион» меня душит доселе,
Коршуном вглубь взметнулся, и взмыли
Ветры — еще холодней, чем в ущелье.

Что же мне слезы любимой и милой?
Вихрь не прошу рыть могилу я с визгом.
Пусть же сгорят мои кости и жилы
И в крематории новом тбилисском.

Братцы, струею прекрасного света
Пенятся роги и в ветер и в стужу,
В Грузии трудно бранить нам поэта
За то, что с вином так издревле он дружен.

В Белом духане
Шарманка рыдает,
Кура в отдаленье
Клубится.
Душа у меня
От любви замирает.
Хочу я в Куре
Утопиться.

Что было — то было,
Пирушка-забвенье.
Принесите из Арагвы
Форели!
Оставлю о милой
Одно стихотворенье:
Торговать мы стихом
Не умели.

«Нина, моя Нина,
Замуж не пора ли?» —
«У тебя не спрошусь,
Если надо…»
Играй, мой шарманщик,
Забудь о печали!
Для меня мухамбази —
Отрада.

Танцор на веранде
Плывет, приседает.
Любовь за Курой
Устремилась…
«Сначала стемнеет,
Потом рассветает.
Тамрико от любви
Отравилась!»

Неправда, шарманщик!
Забудь это слово!
Ей зваться Тамарою
Сладко.
Но только красавица
Любит другого:
В поклонниках нет
Недостатка.

Играй же, шарманщик,
Играй пред рассветом!
Один я ей дорог,
Не скрою.
Как быть ей со мною,
Гулякой-поэтом?
Розы в Грузии
Сеют с крупою.

Но коль ты задумал
Потешить грузина,
И твое, видно, сердце
Томится.
Знай, найдет себе мужа
Черноокая Нина,
Не захочет Тамрико отравиться.

Есть для женщин закон:
Их девичество кратко.
Скоро сыщет девица
Супруга.
Мы же гибнем, шарманщик,
Жизнь отдав без остатка,
Нам и пуля сквозь сердце —
Подруга!

Мы полем шли… Доверчивей ребенка,
Волшебник, за тобой я поспешал.
Ты — легкий шаг, походка, как поземка —
Ветрами, как Христос, повелевал.

«Я был в России. Грачи кричали.
Весна смеялась в мое лицо».

Носился ветер с прошлогодним сором
И прядь волос медовых развивал,
И каркал ворон, или плакал ворон,
Твои стихи картаво повторял.

«Я был в России. Грачи кричали.
Грачи кричали: зачем, зачем?»

И у тебя я был… И плакал ворон,
О чем он плакал, разве угадать?
Но родина вставала перед взором,
И слез горячих я не мог унять.

Десятилетье огненное это
Из памяти не выжгло прошлых дней.
Но сколько же в то лето было света,
Что до сих пор светло в душе моей!

— «Важа Пшавела в это лето умер», —
Сказал и сам не поднял головы.
В предсмертной жажде он как обезумел
И словно бык просил: травы, травы…

С тех пор меня не покидало чувство,
Что на два солнца я взглянуть успел.
Фантазии ли, нежности ли буйство,
Но с этим я бы умереть хотел.

«Собачья» ли «площадка», где я маюсь?
Никольская ли церковь? Все, как встарь…
Но позвонить у двери не решаюсь, —
Здесь прежде был престол, сиял алтарь.

Здесь Скрябин день и ночь со смертью бился,
Звучал здесь Руставели… Я читал
Оригинал… и пот с меня струился.
Здесь Грушко, наш декан, тогда живал.

И ты читал… Нет, так берут аккорды,
Так мед из сотов пьют, так льют свечу!..
И я родной земли почуял корни,
Цветущую увидел алычу.

Что, Балтрушайтис дремлет? В самом деле?
Хорош Волошин, с головою льва!
И вдохновенный голос Руставели
Покрыли зимней нежности слова.

Тебя, великолепного поэта,
Ждут с голубыми рогами друзья,
Второго «Витязя в тигровой шкуре» где-то
Тбилиси ждет, ждет Грузия моя.

Уже тогда, и порознь и вместе,
Пытались футуристы мир менять…
Но мы, мы данники одной, старинной чести,
И нам с любовью в сердце умирать!