Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Вот древний лук длиною метра в два.
В сравненьи с танком это прутик хрупкий!
У каждой оконечности зарубки,
Чтобы держалась жила – тетива.

А вот праща Давида, какова!
Она мне кажется смирней голубки,
А ей убит был Голиаф, – едва
Поверишь, разум требует уступки.

Я уступаю, это было так,
Как в сказке сказано, Давид мастак
Бросать был камушки да петь на лире.

Меня волнует пасынок судьбы,
Разумный зверь двуногий, первый в мире
Освободивший руки от ходьбы.

По рынку книг на набережной Сены,
Где моет кисть неведомый Сезанн,
Эредиа могучий, как титан,
Сонет слагая, бродит вдохновенный.

Он выбирает старый том толстенный
И роется в пыли времен и стран,
Кровавый Рим он видит сквозь туман
И городов разрушенные стены.

А вечером, когда кругом Париж,
Как зачарованный, и море крыш
В лучах зари, он слово «император»

Рифмует с «ужасом» в сонете том,
Где в пурпуре крылатом триумфатор,
Как облако в закате золотом.

Копаются в белье твоем, поэт!
«Наталья Николавна неопрятна:
На скатерти и на салфетках пятна,
В посуде, в мебели порядка нет».

Написано назад сто с лишним лет,
А пушкинисту прочитать занятно
Такую дрянь, хоть, может, неприятно
Тебе, ведь ты средь нас живешь, мой свет!

И стоит ли позвать кого на ужин!
У нас расстройство полное во всем.
Шатучи стулья, и тарелок дюжин

В буфете нет, – живем по-басурмански
С тобой, Сергевна! Друга позовем –
Предаст… Ведь предал Пушкина Туманский!

Есть дом в Москве на площади Собачьей,
Который Пушкин «съезжей» называл,
Где автор «Годунова» ликовал,
Щенят лаская с резвостью ребячьей.

И там, где голос трепетал горячий,
Где гений сквозь «магический кристалл»
Глядел в грядущее и где взлетал
Он ввысь, еще не зная неудачи

Своей женитьбы роковой и пыл
Свой не растратив, где он счастлив был, –
Питейное возникло заведенье.

Там загребала денежки казна.
Теперь горючим там торгуют… Бденье
Огня здесь вижу я сквозь времена.

С квадратом, что Малевич Казимир
Покрыл блестящей тушью, ты картину
Рембрандта уравнишь, и паутину
Меж них паук соткет… Прекрасен мир.

Прервать не можешь, время, ты свой пир!
Века все краски выпьют… Я застыну
Безруким торсом… Что сказать мне сыну
Пред смертью? Что любил я стиль ампир?

Разрушит пусть он у ворот пилоны
С фигурами ленивых львов, затем
Пусть разобьет пред домом сквер зеленый!

Сшиби всё лишнее, спили колонны,
Живи в коробке! Походи ты всем
На стиль эпохи, к пышности не склонной!

Скопированную с оригинала,
Которым с давних пор гордится Рим,
Фигуру Вакха в лавке сей мы зрим,
Что вин обильем запад перегнала.

Букетом пряным пахнет здесь подвала,
Бутылки полны сумраком густым,
В них всё, что производит знойный Крым,
Кавказ, и лоз Молдавии немало.

Нарядные, на каждой свой ярлык,
Стоят на полках, на затылки книг
Позолоченных кажутся похожи.

Задумываюсь глядя я на них
И посвящаю им свой грешный стих:
В них истина! Остановись, прохожий!

Когда в Париже падала колонна,
Что как своих трофеев гордый груз
Воздвиг великий маленький француз,
Уж призрак действовал определенно.

Осталось что от дел Наполеона?
Кровавой славы дым и горький вкус
Романтики во рту прекрасных муз, –
История к сюсюканью не склонна.

И там, где с громом пронеслась она,
Царит музейное безмолвье сна,
Всё призрачно – и пушки, и знамена.

Лишь твердыми зубами время их
Грызет безжалостно, грызет бессонно…
«Рассейтесь, призраки!» – кричит мой стих.

Она украла жизнь мою так ловко,
Что оглянуться не успел, и глядь –
Обобран я, окручен, и сиять
Изволю я, как муж, – в слезах воровка!

Вся в родинках, как божия коровка.
Грех раздавить, меня учила мать,
И стал я с нею в мире поживать,
Плодиться стал – Маринка, Зойка, Вовка.

Вдруг начал я бессонницей страдать,
И стала пухнуть от стихов тетрадь,
Брюхатая ко мне явилась муза.

Она во всем призналась мне, комок
Застрял в гортани… Новая обуза.
Хотел убить ее – убить не мог.

Клай Клаич? Ась? Алло! Я тот, о коем
Писали Вы… Увы, мы старики!
Забвение. Как бы на дне реки
Лежим и наслаждаемся покоем.

Читают мало нас, мы Леты стоим.
Из Вас едва я помню полстроки.
Теперь мы без пожатия руки
Беседуем, друг другу рожи строим.

Перемололо время стих, помол
Довольно тонкий, я себя нашел,
И выбрался я кое-как из Леты,

По-старому сонеты я пеку,
Они сердечным пламенем согреты,
Ловите, Вам бросаю их в реку!

И солнце только пестрое пятно
На фоне голубого небосклона,
Напоминающего полотно,
Повешенное чересчур наклонно.

Над самой головой висит оно.
Искусственное небо Барбизона
Исполнено так честно и законно,
Что настоящему вполне равно.

Вдыхая воздух своего района,
Мне хочется пасти коров Траона
И посидеть под деревом Коро,

Заслушиваясь шумною листвою
Под злым порывом ветра… Что перо!
Здесь кисть нужна с палитрою живою!

Невиданные вещи – облака!
Всё небо в них, и солнцу жить не тесно.
Так смять материю могла чудесно
Лишь легкая воздушная рука.

А так листву развесить, чтоб сучка
Ни одного не пропустить, так честно
Лист каждый выписать, что было б лестно
И нам, – здесь виден опыт старика.

Безвестный мастер мощный и великий
Бросает кистью трепетные блики
На мертвый грунт и жизнь дает всему,

Что движется от ветра, и в сплетеньи
Лучей, живому свойственных письму,
Стремится к улыбающейся тени.