Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Никогда не бывало так радостно мне,
Как сегодня. Не знаю, в чем дело.
Не хочу я, чтоб сердце горело в огне,
А искусство мое охладело.

Из ворот Ташискари летит ураган,
Блещет пламенем шлем Моурави.
Серп луны изогнулся, прорезав туман, —
Скорбный месяц в холодной оправе.

Замирая, не в силах я глаз отвести
От развалин старинного стана.
Опоясан мечом, я стою на пути,
Но не видно нигде басурмана.

И стихи Гуриели похожи на стон:
«Кто прославит Тамарины чары?»
Жизнь моя — только миг, но разрублен и он
Соименницей дивной Тамары.

Кто прославит Тамару? И этой другой
Кто споет, распростершись во прахе?
Светозарная Картли горит надо мной,
И в плену я у стен Моди-Нахе…

В Скифии я… Киммерийские сумерки
Испепеляют.
Слышишь, Али, твоим голосом
Пушкина снова читаю.

Слезы фонтана Бахчисарая меня
Обливают…
Старым фонтанам оплакивать нас
Не мешаю.

Спрашивал я и у ночи — у скифской,
Дремучей:
Где наша юность? Блаженство?
Восторг, упоенье?

Кто запечатал сердца наши
Кровью сургучной?
Кто так и не дал взрасти, возмужать
Вдохновенью?

Скоро в Тбилиси, как некогда
Важа Пшавела,
Я привезу новых песен
Тугие хурджины…

Все-таки больше, чем песен,
Везу я тоски и кручины,
Вот уж в чем родина
И без меня преуспела.

Духом печальным Овидия
Мог бы поклясться,
Мы еще ближе друг к другу,
Чем некогда были.

По Руставели мечтаю с тобою
Пошляться,
Мы бы забытые строки стихов
Воскресили.

Припоминаю, он шел Лоэнгрином
Навстречу…
Яблони к Белому мосту и лебеди
Так выплывали…

Рыцарем помню тебя и поэзии
Данником вечным…
Ах, в Кутаиси какие рассветы
Мы не замечали!

Вспомнил Тбилиси… Молочное утро
На Вардисубани,
Речи сумбурные, пар от стихов,
Илаяли…

Бредит духан, погружаясь в Саят-Нову,
Как в омут…
Все-таки что-то, Али, от огня, от того,
Не могло не остаться!

Год восемнадцатый. Год восемнадцатый!
Будь же он проклят!
Все мы — гусары, Али! Летучие все мы —
Голландцы!

Плачет душа моя, плачет бессмертная,
Праведность — завтра!
О, в светлячка воплотившийся
Дух Илаяли!

Буэнос-Айрес… Кастилия
И Алехандро!
Вот и малайцы!.. Они одеялами белыми
Головы все обмотали.

Этим мучительным дням
Отошла панихида.
Их Сабанеева нежно оплакала
И Провиденье.

Что же и нынешней ночью
Я колокол слышу Давида?
Все — сновиденья. И Скифия эта моя —
Сновиденье.

Стих не прочтешь ты этот, и о нем
Ты не услышишь. Говорил тогда я:
«Лишь о Тифлисе вспомнишь ты ночном,
Лишь он останется, не увядая».

Был исцарапан я, изранен. Что ж?
Тифлис и тигра помнит посещенье.
И разве розу без шипов найдешь?
Кто строгости твоей придаст значенье?

Сперва тебя Фатьмой хотел я счесть.
Сам выдавал себя за Автандила.
Перчатками, оберегая честь,
Словно кинжалами, меня ты била.

Зачем поведал я про случай тот?
Олень не станет восхвалять поляны
И травы их. Но если воспоет
Тебя другой — припомни Окроканы.

Как бы я ни был покорен, я смею
Голос возвысить и требую слова.
Что мне идея! — любую идею
Память позором одернет сурово.

Гумна тбилисские. Здесь, может статься,
Гибли под цепом невинные дети.
Мне не дадут в стороне оставаться,
О мой Тбилиси, страдания эти!

Я на себя призываю побои.
Дайте мне слово, я слышу доныне,
Как Александр горевал над Курою,
Плач Шамиля различаю в теснине.

Кто-то сталь сабли без устали точит,
Рвется к Дарьялу, неистово лая.
Каджи над Тереком в бубен грохочут,
Вот и Казбек, как свеча восковая.

Голос мой с голосом гордым животных —
Льва и орла — не сравнить, слишком тонок.
Поскрип заслыша досок эшафотных,
Заверещу, как на бойне теленок.

Смерть подступила к Ага-Мамед-хану.
Хватит, довольно топтал он Тбилиси.
В строй ратоборцев марабдинских встану,
Чем я не ровня героям Крцаниси!

С доблестью званье поэта сравню я, —
Званье воителя доблестней вдвое.
Как я люблю эту землю святую —
Грузию объединили герои!

И завещаю я в ночь невезенья,
Самую страшную ночь моей жизни:
Будь Александра-царевича рвенье
Вечным — ведь это печаль об отчизне!

И, как мюрид, я клянусь бородами
Славных — Шамиля седой бородою
И Александра — они наше знамя:
Пусть я призванья поэта не стою,

Пусть же оно от меня отвернется
Безоговорочно, без сожалений,
Если и мне совершить не придется
Дела, достойного ваших свершений!

Жить легко и свободно хочу я, несвязанный атом.
И у нас можно делать добро без страстей и огня…
На персидском ковре я лежу азиат-азиатом,
И овчарка моя беспокойно глядит на меня.

Деловитый поэтик стишок свой в трактире запишет.
— Мы не ровня с тобой! — крикну я. — Брось перо и свечу!
Лучше «Ангела-всадника» ты отыщи — хоть афишу:
Я короны обломанной тоже, голубчик, хочу…

Вспомнилось детство, топи Орпири,
Крыши в соломе, таянье дня…
Мальчик я самый неистовый в мире —
Лучше и пальцем не трогать меня!

Чудится: в чаще прибрежной возводит
Башню за подвиг красавица мне…
Я с Саакадзе в военном походе,
Персов сражая, несусь на коне…

Да где ж они, все эти двадцать лет?..
Опять лежу ребенком на подворье.
Еще своих не оставляли мет
На лбу моем ни радости, ни горе.
В озера опускается закат.
Как Саваоф, застыла Нарикала.
И вид окрестностей замысловат:
В нем узнает ошеломленный взгляд
Тамары достопамятный наряд —
Над этим платьем десять лет подряд
Сто мастериц голов не подымало.

Поэзия, втяни меня, втяни
В могучее свое коловращенье.
…Как я люблю глаза открыть в тени,
Как женственно листвы прикосновенье.

Меня терзает неба высота!
Холодный блеск светил изводит зренье!
Стихи со мной лукавят неспроста
И вызывают вновь сердцебиенье.

Чем безыскусней скажешь, тем скорей
Твои слова другим придут на помощь.
…И яблоневой белизной своей
О грудь мою уже разбилась полночь.

В прожилках небо. Ни души на свете.
Под утро непременно будет ветер.

Так жить — одному Чагатару под силу.
Свободен ты был, словно конь на скаку.
Скорблю я. Возьми за собою в могилу
Вот эти стихи за строкою строку.

Степная печаль за тобою по следу
Гналась и гнала до Дарьяльских высот.
Мы плачем. Кружи хоть по целому свету —
Что толку? Душа от себя не уйдет.

Нет счета слезам и конца угрызенью
Безжалостной совести, меры стыда.
Но разве из тех, кто не рад был спасенью,
В живых ты один оставался тогда?

Стихи твои кровью сердечной стекали
Из раны пожизненной, капали вновь.
Но разве ты смертью спасешься? Едва ли.
Лишь кровь приумножит пролитую кровь.

Светало. И с пьяною удалью кепку
В котле из-под хаши Паоло варил.
Светало. И смерть обняла тебя крепко,
На улице кровли мороз серебрил.

Поэзия не изменилась. И зори.
Как встарь, словно двери, откроет она.
Но мне все сдается, прикончат нас вскоре —
Такие внезапно пришли времена.

Верны твоему завещанью, отныне
Мы в каждом застолье тебя помянем.
Ты кровью исходишь в глухой мешковине,
Как хлеб, пропитавшийся красным вином.

Ей-Богу, мы родичи были друг другу —
Монгольскую кровь разгоняли сердца.
Взяв душу, стервятники в небе по кругу
Парят, чтоб и падаль склевать до конца.

Давно Амиран изнемог здесь от пыток —
Подобная участь и нам суждена.
Как мирро, ты выпил смертельный напиток —
И нам допивать это зелье до дна.

Взревел по тебе, так что треснул от рева,
У Чопурашвили орган заводной.
Скрываю я даже от брата родного,
Какой в моем сердце спекается гной!

Вовек потому не избуду печали,
Что верности клятвы, признанья в любви
При жизни, Есенин, тебя не застали,
Ты не отзовешься — зови не зови.

Друзья, если головы наши в канаву
Покатятся разом, пусть знает любой,
Что, как бы то ни было, братом по праву
Есенина Орден считал Голубой!