Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Отравленный житейской мутью,
Стою на перепутьи я,
Со смертной вглядываясь жутью
Во все явленья бытия.

Куда идти? Устали ноги,
И веры нет уже в пути!
Я просто сяду у дороги
В сухие где­нибудь цветы –

Вот у курганной этой бабы, –
На чахлую склонюсь к ней грудь,
Как ящерицы или жабы,
А там уж, право, будь что будь.

Устав от созерцанья нищих,
Босых и призрачных людей,
Я поищу небесной пищи
И белоснежных лебедей,

Плывущих, как и при Адаме,
Бог весть откуда и куда.
Потом прилягу рядом в яме –
И буду ждать себе суда.

Не протестант я, не католик,
И всё же ученик Христа.
Алтарь мой – шаткий этот столик,
Богослужение – мечта.

В безверья горького тревоге,
Я продолжаю строить храм
Везде, где не пылит дорога,
Всё выше, выше к небесам.

Всё творчество непостижимо,
Жизнь – под сомнением всегда,
Но Божьего мы серафима
Встречаем в мире иногда.

Меж сеющих зерно на поле,
Меж в реку брошенных сетей,
Меж плачущих рабов в неволе,
Меж пляшущих в саду детей, –

Везде он синий, снежно­белый,
С мечом пылающим в руке,
В бореньях с явью поседелый,
С слезой застывшей на щеке.

Я всё забыл, чему учился,
Всю мудрость школьную свою,
Я тайны Божьей приобщился, –
Как птица я теперь пою.
Как пред незнающим Адамом,
Лежит передо мною рай,
И в центре нахожусь я самом,
Родимый созерцая край.
Всё прошлое – уже глубоко
В земле похороненный пласт,
И нет уже во мне пророка, –
Давно мне чужд иконокласт.
Я одинокий лишь художник,
Наивный я опять поэт,
И самый скромный подорожник
Мне ближе, чем идейный свет.
Неслышному я внемлю росту
Росистой под ногой травы,
По радуги шагаю мосту,
Теперь и камни – не мертвы.
Все звери – братья мне и сестры,
И волн и ветра шепот мне
Важней, чем яви праздник пестрый,
И я живу, как в вещем сне.
И началось богослуженье
Мистическое для меня,
Жизнь – странное стихотворенье,
Жизнь – атом мирового дня.

Неба голубое чудо,
Черных пиний кружева,
Листьев золотая груда,
Выгоревшая трава –

Это гобелен фламандский,
Золотой осенний фон.
Посреди, киоск тосканский, –
Легкий, стройный павильон.

Сверху фриз: гирлянды, putti,
Синяя меж них глазурь...
Считаны мои минуты,
Слишком много было бурь.

Но в таком бы павильоне
Я готов хоть целый век
Простоять в цветов короне
С тирсом, как античный грек.

Всякая метаморфоза –
Тайна для больной души.
Мысли этой жжет заноза,
Жжет – и в мирной здесь тиши.

Текут года, как Днестр родимый,
В необозримый океан,
И след моей слезы незримой
Давно простыл. Как истукан,
Стою я над потоком горьким
Людских, неосушимых слез,
И глаз мой, мраморный и зоркий,
Устал от беспрестанных гроз.
Нет никакого избавленья,
Нет никаких уже Мессий,
Всё – непонятные явленья
Необуздаемых стихий.
И можно ль жалких насекомых
Двуногих осудить всерьез,
Преступною судьбой ведомых
Превратных, злых метаморфоз?
Я истуканом стал курганным
Над протекающим Днестром,
Я облаков полетом странным, –
Торжественным небес пером, –
Вселенной тайны исчерпавший
И атомов круговорот,
Я – нищий духом, я упавший
У рая запертых ворот.

Темно вокруг. Чуть брезжит в щели
Окошка мертвый лунный свет.
Ни стен не видно, ни постели,
Как будто ничего уж нет.
Как будто бы на дне могилы
Мы вечность целую лежим,
Чужие возрождая силы,
Как пни, гниением своим.
И страшно, страшно... Но целуя
Вблизи проснувшуюся руку,
Я чувствую, как жизнь, ликуя,
Смертельную врачует муку.
Проходит вмиг в душе тревога
Пред тайною метаморфоз,
Дыханье чувствуется Бога,
Благоуханье алых роз.
Упали стены, мрак поднялся,
Как черный занавес над сценой, –
И океан заколыхался,
Сверкающий жемчужной пеной.
Но даже он успокоенье
Дает нам, лишь пока вдвоем
Мы жизнию всего творенья
В ограничении живем.

Черный ослик, красный воз,
Красный, красный, как огонь.
В небе белый – среди роз –
Облачный вздыбился конь.
Мужичонка без сапог
Перед возом семенит,
Несуразно так убог,
Что за сердце ущемит.
Как прекрасен этот воз,
Красный, красный, как огонь, –
Живописней летних роз.
Как прекрасен этот конь
Облачный на бирюзе,
Мужичонка как хорош
На серебряной стезе, –
Медный весь, как старый грош!
Склоны всюду, лес олив, –
Пепельное серебро,
Ослик черный как счастлив,
Хоть и вылезло ребро
У него кой­где в шерсти:
Солнце есть и в ноябре.
Всё счастливей мы в пути,
Чем в прокиснувшей дыре.

Смотря в зеркальные витрины,
Я с удивленьем облик свой,
Как будто бы портрет старинный,
Рассматриваю вновь порой.
Какие странные морщины,
Какой потешный задран нос:
Ущелья, взрытые лощины,
Размытый временем утес.
Зачем мне здесь мотор духовный,
Заржавленный давно от лет?
Зачем походкою неровной
Плетусь я через столько бед?
Ведь эта хрупкая машина
Мне вовсе не была нужна:
Как в тучах синяя вершина,
Я жил для облачного сна.
Но блеск гармонии бездонной
И ритм восстановляют вдруг
С природою всегда свободной
Магический духовный круг.
И образы, слагаясь в ямбы,
Как капли чистые – в ручей,
В душе рождают дифирамбы, –
И я совсем, совсем ничей.
1946

Семь голубых долин! В последней,
Целующей уж горизонт,
Конец нелепости наследной, –
Там плещет мрачный Ахеронт.

Туманная видна долина
У наших истомленных ног:
Величественная картина,
Писал ее когда­то Бог.

Глубоко – шахматное поле.
Меж кипарисами квадрат,
За ним другие... сотни... боле...
Травы узорчатый брокат.

Влечет долина Смерти мысли,
Как древний сказочный ковер.
Над нею облака повисли,
Как саван снежный... Жадно взор

Глядит в крестовые квадраты,
Глядит задумчиво с высот:
В одном из них уже лопаты
Для нас копают свежий сот.

В кругу мечтательных платанов,
Глядящих в дремлющий ручей,
Вверху на облачных тартанах,
Я становлюсь опять ничей.
Меж легких паучков, скользящих
По зеркалу застывших вод,
Меж крылышек цикад трещащих,
Я будто вплелся в.хоровод.
Я также только отраженье –
Совсем неведомо чего,
И никакого униженья
Не причиняет естество.
Ручей журчит во мне студеный,
Платаны шепчут в голове,
Концерт лягушек возбужденный –
В мозгу моем, а не в траве.
И хорошо мне несказанно
От полуденных аллилуй,
Как будто бы моей желанной
Нежданный это поцелуй.