Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Давно, уж давно это было.
Но кажется – только вчера.
И сердце еще не забыло
О том, что забыть уж пора.

У моря, где нежится пена,
Мы долго бродили вдвоем.
Всё море играло Шопена,
И волны плясали кругом.

Как дивно светло на просторе!
Тебе я в восторге сказал.
И сердце шумело, как море,
Как полный шампанским бокал.

Ты чем-то ответить хотела,
Но я говорить не давал.
Как ветер, безумно и смело
Я долго тебя целовал.

И нежно, играя Шопена,
И море и синяя высь,
И солнце и белая пена –
В одном поцелуе слились.

Давно, уж давно это было.
Но кажется – только вчера.
И сердце еще не забыло
О том, что забыть уж пора.

Мы шли опустелой аллеей,
Шурша золотыми листами;
Ты яркую сказку плела.
И Солнце смеялось теплее,
И высь голубела над нами
И розами тучек цвела.

Потом, свою сказку кончая,
Головку ты вдруг опустила
И нежно сказала: люблю.
То слушала ветка сухая
И лист золотой уронила
Как раз на головку твою.

На старом престоле, на небе седьмом,
Скучая, сидит одинокий Творец.
Он знает давно всё, что видит кругом,
И рвет Он от скуки свой старый венец.

Лениво на землю обрывки летят,
Пестрея цветами в холодном саду.
И небо седеет. И слезы дрожат.
И воздух, вздыхая, хохочет в бреду.

И некуда деться. Душа – сирота.
Единственный друг мой – осенний цветок.
Листва под ногами. Аллея пуста.
И нет никого. Я, как Бог, одинок.

Он мрачно глядит на владенья свои.
Наскучило всё. Надоели ему
И слезы, и кровь, и молитвы земли.
Он Сам бы молился теперь… Но кому?

И Женственный Образ пред Богом встает.
И Бог уступает Богине свой трон
И падает ниц перед Нею… И Он
Весь Мир за один поцелуй продает.

И Небо горит и поет о Весне…
Родная, мы в Майской аллее вдвоем!
Ты что-то сказала, и весело мне…
И Бог не скучает на небе седьмом.

Покраснев, как бы стыдясь кого,
Роща долго раздевалася,
Трепеща ветвями, ласково
С каждым листиком прощалася.

А когда совсем разделася,
На нагую ветер кинулся,
Целовать ее осмелился,
По вершинам шумно двинулся.

Роща гневалась и девственно
Из объятий вырывалася.
Но пришла зима торжественно,
Вдруг Морозом засмеялася.

Перестала роща гневаться,
В бриллиантах задрожала вся,
В Море пенном, словно девица,
В ярком Воздухе купалася.

А Весной она услышала,
Как проснулись люди сельские,
Как для жизни Радость вышила
Колокольчики апрельские.

И дождем она умылася,
Теплым Солнцем вытиралася,
Шелком зелени покрылася,
Тучкам белым улыбалася,

Ветки, нежно шелестящие,
Майским Вечером завесила,
Всколыхнула сны манящие,
Соловьем запела весело.

Судьбе угодно было через Вас
Послать мне одобрительное слово.
Итак, незримо встретились мы снова,
И каждый вспомнил встречи давней час.

Мой древний дар поныне не погас.
Где б ни был я, как жизнь со мной сурово
Ни обращалась, – дела основного
Не забывал я, и я лиру спас.

За эти десять лет что было в мире!
В метель железную сквозь визг валькирий
На запад рвалось русское ура.

Мы с Вами победили, Митрофанов!
Теперь за дело, – мне в сонет пора,
А Вам в страницы солнечных романов!

Праматерь Ева – первая доярка,
Она в раю доила диких коз.
Я это знаю достоверно, ярко.
Рисуется мне рук апофеоз.

И был разбит фруктовый сад средь лоз
Янтарных и ничьих, и было жарко,
И подошла ко древу тут помарка,
От коей всё, что мыслит, началось.

Ты держишь яблочко, душа-девица!
Вкуси да с милым можешь поделиться!
Встань в позу вольную!.. Звучи, кимвал!

Всё было очень мило, даже просто…
В скульптуре так приемом контрапоста
Буонарроти жизнь передавал.

Прекрасный перл единственного Гайне,
Который улыбался и страдал,
Мой долгий труд тебе сегодня дал
Вторую жизнь, и радуюсь я втайне.

Пытались многие, по мере крайней
Полдюжины творцов, но двух начал
Разлуку так никто не отмечал, –
Ни Лермонтов, ни Тютчев… Эс ист айне

Гешихтэ, что ли, альтэ, так сказать.
Удача творческая, благодать,
Добытая упорством долголетним.

Иль отзвук это дальнего родства,
Меня пленивший так, что я с последним
Проник усильем в тайну мастерства?

Дружил я долго с чашей и змеей.
Осточертело мне, мой бог Асклепий,
Тебе служить… Что может быть нелепей,
Чем людям удлинять их путь земной!

Советовать ушанки им зимой,
А летом тюбетейки или кепи,
Отнять у них табак, вино и в склепе
Потом краснеть, вскрывая труп немой!

К живым сердцам прикладывал я ухо.
Они у старцев шевелились глухо,
У молодца как ходики – тик-так…

Порой вздохнешь, завидуя здоровью…
Довольно, больше не могу я так!
И, взяв змеи язык, пишу я кровью.

О, жизнь моя, ты вспоминаньем стала!
Созвездья испытующе глядят
Мне прямо в сердце, словно каплет яд
Из необъятного, как высь, фиала.

Со мною неохотно и устало
Промчавшиеся годы говорят,
Назад хоть время поверну навряд,
А всё учусь и забываю мало.

Искусство дорогое мне дано,
Как будто умер я давным-давно,
В иное перешел я состоянье.

Но не за гроб ведь подают мне счет, –
За свет и воду, – вкруг меня сиянье,
Живая жизнь и всё, что с ней течет.

И кротость лотоса, чей век – три дня,
И ярость щуки, что живет лет триста,
И бодрость ветра – вечного туриста –
Приводит в изумление меня.

А рвущиеся к солнцу зеленя,
Певец ночей, поющий их так чисто,
Что на душе становится лучисто,
Чарует, красотою полоня.

Что есть прекрасное? Лишь слух и зренье
Улавливают звучность и горенье
Кричащих красок на немом холсте.

А чувства остальные слишком низки,
Чтоб, страстно предаваясь красоте,
Забыть о пахнущей так вкусно миске.