Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Видишь? —
               зелёным бархатом отливая,
Море
           лежит спокойнее, чем земля.
Видишь? —
                как будто ломтик от каравая,
Лодочка
                    отломилась от корабля.

Яхты
       и пароходы ушли куда-то.
Видишь? —
                по горизонту они прошли,
Так же
          как по натянутому канату
В цирке
            канатоходцы пройти могли.

Словно
          за горизонтом обрыв отвесный —
Пропасть!
              И пароходы идут, скользя,
Робко
         и осторожно держась над бездной,
Помня,
          что оступаться туда нельзя.

Ты же
         так хорошо это море знаешь,
И песни,
            песни
                    про эту пропасть поёшь, поёшь…
Что ж ты
             за горизонтом не исчезаешь?

Что ж ты
             за пароходами не плывёшь?
Видишь? —
                канатоходцами по канату
Снова
        по горизонту они прошли, —
Снова —
            в Константинополь, Суэц, Канаду…
Снова —
           по краю моря на край земли.

Снова —
            в Константинополь, Суэц, Канаду,
Снова —
           по краю моря на край земли.

Мой караван шагал через пустыню,
Мой караван шагал через пустыню,
Первый верблюд о чём-то с грустью думал,
И остальные вторили ему.

И головами так они качали,
Словно о чём-то знали, но молчали,
Словно о чём-то знали, но не знали:
Как рассказать,
                      когда,
                               зачем,
                                        кому…

Змеи шуршали среди песка и зноя…
Что это там? что это там такое? —
Белый корабль, снастей переплетенье,
Яркий флажок, кильватер голубой…

Из-под руки смотрю туда, моргая:
Это она! Опять — Фата-Моргана!
Это её цветные сновиденья,
Это её театр передвижной!

Путь мой далёк. На всём лежит истома.
Я загрустил: не шлют письма из дома…
«Плюй ты на всё! Учись, брат, у верблюда!» —
Скажет товарищ, хлопнув по плечу,

Я же всердцах пошлю его к верблюду,
Я же — всердцах — пошлю его к верблюду:
И у тебя учиться, мол, не буду,
И у верблюда — тоже не хочу.

Друг отошёл и, чтобы скрыть обиду,
Книгу достал, потрёпанную с виду,
С грязным обрезом, в пёстром переплёте, —
Книгу о том, что горе — не беда…

…Право, уйду! Наймусь к Фата-Моргане:
Стану шутом в волшебном балагане,
И никогда меня вы не найдёте:
Ведь от колёс волшебных нет следа.

…Но караван всё шёл через пустыню,
Шёл потому, что горе — не беда.

В закатных тучах красные прорывы.
Большая чайка, плаваний сестра,
Из красных волн выхватывает рыбу,
Как головню из красного костра.

Двумя клинками сшиблись два теченья,—
Пустился в пляску яшик от сигар,
И, как король в пурпурном облаченье,
При свете топки красен кочегар.

        Мы капитаны, братья капитаны,
        Мы в океан дорогу протоптали,
        Мы дерзким килем море пропороли
        И пропололи от подводных трав,

        Но кораблям, что следуют за нами,
        Придется драться с теми же волнами
        И скрежетать от той же самой боли,
        О те же скалы рёбра ободрав.

На что, на что смышлён весёлый лоцман,—
Но даже он стирает пот со лба:
Какую глубь еще покажет лот нам?
Какую даль — подзорная труба?

Суровый юнга хмурится тревожно
И апельсин от грубой кожуры
Освобождает так же осторожно,
Как револьвер — от грубой кобуры.

Мы капитаны, братья капитаны,
Мы в океан дорогу протоптали,
Но корабли, что следуют за нами,
Не встретят в море нашего следа.

Нам не пристали место или дата;
Мы просто были где-то и когда-то.
Но если мы от цели отступали,—
Мы не были нигде и никогда.

Ночь напечатала прописью
Чьи-то на глине следы.
Над плоскодонною пропастью
Эхо — как пушечный дым.

Видно, прошёл тут и шёпотом
Песню пропел пилигрим;
Долго стреляющим хохотом
Горы смеялись над ним.

Тут не отделаться дёшево,
Как бы ни крался в обход:
На смех подымут прохожего
Чудища, каменный сброд!

Пусть, опасаясь предательства
Отзвуков, путник молчит;
Стук его палки в ругательства
Гулкая ночь обратит.

         Вижу, как ночь приближается
         Высохшим руслом реки,
         Но всё равно продолжается
         Песня, словам вопреки.

…Где это море? — вы спросите, —
Где этот пляшущий риф?
Где — без морщинки, без проседи —
Юный зелёный залив?

Где эти заросли тесные
В лунной летучей пыльце?
Звери да птицы чудесные?
Люди с огнём на лице?

Гибкие пальцы упрямые?
Чаши, цепочки с резьбой?
Эхо! Не путай слова мои! —
Я говорю не с тобой!

         Вижу, как ночь приближается
         Высохшим руслом реки,
         Но всё равно продолжается
         Песня, словам вопреки.

Но утешенье напрасное —
Только на эхо пенять:
В тёмное слово и в ясное
Спрятан порыв — не понять!

Слово потом разветвляется,
С ним же ветвится разлад…
Не оттого ль замедляется
Путь между каменных гряд?

Ночь напечатала прописью
Чьи-то на глине следы…
Над плоскодонною пропастью
Эхо — как пушечный дым.

В сумрак, исчерченный змеями,
Русло уходит, ветвясь…
В путь!
Между розными звеньями
Рвусь восстанавливать связь.

Кисть художника везде находит тропы.
И, к соблазну полисменов постовых,
Неизвестные художники Европы
Пишут красками на хмурых мостовых.

Под подошвами шагающей эпохи
Спят картины, улыбаясь и грустя.
Но и те, что хороши, и те, что плохи,
Пропадают после первого дождя.

Понапрасну горемыки живописцы
Прислоняются к подножьям фонарей
Близ отелей,
Где всегда живут туристы —
Посетители картинных галерей.

Равнодушно, как платил бы за квартиру,
За хороший иль плохой водопровод,
Кто-то платит живописцу за картину
Либо просто подаянье подает.

Может, кто-то улыбнется ей от сердца?
Может, кто-то пожелает ей пути?
Может, крикнет: «Эй, художник! Что расселся?
Убери свою картинку! Дай пройти!»

Но, как молнии пронзительную вспышку,
Не сложить ее ни вдоль, ни поперек,
Не поднять её с земли, не взять под мышку, —
Так покорно распростёртую у ног!

И ничьи её ручищи не схватили,
Хоть ножищи по её лицу прошли.
Много раз за ту картину заплатили,
Но купить её ни разу не смогли.