Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Набегают волны синие.
     — Зелёные?
     — Нет, синие!
Как хамелеонов миллионы,
Цвет меняя на ветру.
     Радостно цветёт глициния,
     Она нежнее инея.
     А где-то есть земля Дельфиния
     И город Кенгуру.
     — Это далеко!
     — Ну что же?
Я туда уеду тоже.
Ах ты Боже, ты мой Боже!
Что там будет без меня!
     Пальмы без меня
     Засохнут,
     Розы без меня
     Заглохнут,
     Птицы без меня
     Замолкнут —
     Вот что будет без меня!
Да, но без меня в который раз
Отплыло судно «Дикобраз»…
Как же я подобную беду
Из памяти сотру?!
     А вчера пришло,
          пришло,
          пришло
     Ко мне письмо,
          письмо,
          письмо
     Со штемпелем моей Дельфинии,
     Со штампом Кенгуру.
Белые конверты с почты
Рвутся, как магнолий почки,
Пахнут, как жасмин,
          но вот что
Пишет мне моя родня:
     Пальмы без меня
     Не сохнут,
     Розы без меня
     Не глохнут,
     Птицы без меня
     Не молкнут!
     Как же это? Без меня?!
Набегают волны синие.
     — Зелёные?
     — Нет, синие!
Набегают слёзы горькие —
Смахну, стряхну, сотру…
     Радостно цветет
     Глициния,
     Она нежнее
     Инея…
     А где-то есть земля
     Дельфиния
     И город
     Кенгуру!

Летняя ночь была
Теплая, как зола…
Так, незаметным шагом,
    До окраин я дошла.

Эти окраины
Были оправлены
Вышками вырезными,
    Кружевными кранами.

Облики облаков,
Отблески облаков
Плавали сквозь каркасы
    Недостроенных домов.

Эти дома без крыш
В белой ночной дали
В пустошь меня зазвали,
    В грязь и глину завели.

На пустыре ночном
Светлый железный лом,
Медленно остывая,
    Обдавал дневным теплом.

А эти дома без крыш
В душной ночной дали
Что-то такое знали,
    Что и молвить не могли!

Из-за угла, как вор,
Вынырнул бледный двор:
Там на ветру волшебном
    Танцевал бумажный сор.

А эти дома без крыш
В душной ночной дали
Плыли, как будто были
    Не дома, а корабли.

Встретилась мне в пути
Между цементных волн
Кадка с какой-то краской,
    Точно в тёплом море — чёлн.

Палка-мешалка в ней,
Словно в челне весло!
От кораблей кирпичных
    Кадку-лодку отнесло.

Было волшебно всё.
Даже бумажный сор!
Даже мешалку-палку
    Вспоминаю до сих пор!

И эти дома без крыш,
Светлые без огня,
Эту печаль и радость,
    Эту ночь с улыбкой дня.

Жил-был пожарный в каске ярко-бронзовой,
Носил, чудак, фиалку на груди!
Ему хотелось ночью красно-розовой
Из пламени кого-нибудь спасти.

Мечта глухая жгла его и нежила:
Вот кто-то спичку выронит и — вот…
Но в том краю как раз пожаров не было —
Там жил предусмотрительный народ.

…Из-за ветвей следить любила в детстве я,
Как человек шагал на каланче…
Не то чтобы ему хотелось бедствия,
Но он грустил — о чём-то вообще…

Спала в пыли дороженька широкая,
Набат на башне каменно молчал…
А между тем горело очень многое,
Но этого никто не замечал.

Но этого никто не замечал.

Ах, как долго, долго едем!
Как трудна в горах дорога!
Чуть видны вдали хребты туманной сьерры…
А как тихо, тихо в мире!
Лишь порою из-под мула,
Прошумев, сорвётся в бездну камень серый.

Тишина. Лишь только песню
О любви поёт погонщик,
Только песню о любви поёт погонщик,
Да порой встряхнётся мул,
И колокольчики на нём,
И колокольчики на нём зальются звонче.

Ну скорей, скорей, мой мул!
Я вижу, ты совсем заснул:
Ну поспешим — застанем дома дорогую!..
Ты напьёшься из ручья,
А я мешок сорву с плеча
И потреплю тебя и в морду поцелую.

Ах, как долго, долго едем!
Как трудна в горах дорога!
Чуть видны вдали хребты туманной сьерры…
Ах, как тихо, тихо в мире!
Лишь порою из-под мула,
Прошумев, сорвётся в бездну камень серый.

Тишина. Лишь только песню
О любви поёт погонщик,
Только песню о любви поёт погонщик,
Да порой встряхнётся мул,
И колокольчики на нём,
И колокольчики на нём зальются звонче…

Развесёлые цыгане
По Молдавии гуляли
И в одном селе богатом
Ворона коня украли.
А ещё они украли
Молодую молдаванку:
Посадили на полянку,
Воспитали как цыганку.

Навсегда она пропала
Под тенью загара.
У неё в руках гитара,
Гитара, гитара!
Позабыла всё, что было,
И не видит в том потери.
(Ах, вернись, вернись, вернись!
Ну оглянись, по крайней мере!)

Мыла в речке босы ноги,
В пыльный бубен била звонко.
И однажды из берлоги
Утащила медвежонка,
Посадила на поляну,
Воспитала как цыгана:
Научила бить баклушки,
Красть игрушки из кармана.

С той поры про маму-папу
Забыл медвежонок —
Прижимает к сердцу лапу
И просит деньжонок,—
Держит шляпу вниз тульёю…
Так живут одной семьёю,
Как хорошие соседи,
Люди, кони и медведи.

По дороге позабыли:
Кто украл, а кто украден.
И одна попона пыли
На коне и конокраде.
Никому из них не страшен
Никакой недуг, ни хворость…
По ночам поют и пляшут,
Да в костры бросают хворост.

А беглянка добрым людям
Прохожим
Ворожит:
Всё, что было, всё, что будет,
Расскажет,
Как может…

Что же с ней, беглянкой, было?
Что же с ней, цыганкой, будет?
Всё, что было, — позабыла.
Всё, что будет, — позабудет…

Видишь? —
               зелёным бархатом отливая,
Море
           лежит спокойнее, чем земля.
Видишь? —
                как будто ломтик от каравая,
Лодочка
                    отломилась от корабля.

Яхты
       и пароходы ушли куда-то.
Видишь? —
                по горизонту они прошли,
Так же
          как по натянутому канату
В цирке
            канатоходцы пройти могли.

Словно
          за горизонтом обрыв отвесный —
Пропасть!
              И пароходы идут, скользя,
Робко
         и осторожно держась над бездной,
Помня,
          что оступаться туда нельзя.

Ты же
         так хорошо это море знаешь,
И песни,
            песни
                    про эту пропасть поёшь, поёшь…
Что ж ты
             за горизонтом не исчезаешь?

Что ж ты
             за пароходами не плывёшь?
Видишь? —
                канатоходцами по канату
Снова
        по горизонту они прошли, —
Снова —
            в Константинополь, Суэц, Канаду…
Снова —
           по краю моря на край земли.

Снова —
            в Константинополь, Суэц, Канаду,
Снова —
           по краю моря на край земли.