Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Я в поэзию
Пришла по лезвию,
И открылась мне Гора священная.
В современность гонит мир — поэзию,
Но она ВСЕГДА — несовременная.

Приглядись к Олимпу: настоящее
Для него — яйца не стоит выеденного,
Ибо он — планида, состоящая
Из Воспоминанья и Предвидения.

He пиши, не пиши, не печатай
Хриплых книг, восславляющих плоть.
От козлиной струны волосатой
Упаси
Твою лиру
Господь!

Не записывай рык на пластинки
И не шли к отдалённой звезде,
В серебристую дымку
Инстинкты
И бурчанья в твоём животе.

Верь:
Затылок твой — круглый и плотный,
Группа крови и мускул ноги
Не предстанут зарёй путеводной
Пред лицо поколений других!

…Как волокна огнистого пуха,
Из столетья в столетье
Летят
Звёзды разума, сполохи духа,
И страницы в веках шелестят…
Но уж то, что твоя козлоногость,
Возгордясь, разбежалась туда ж, —
Для меня беспримерная новость!
Бедный мастер!
Закинь карандаш,
Отползи поскорее к затону,
Отрасти себе жабры и хвост,
Ибо путь от Платона к планктону
И от Фидия к мидии — прост.

Что не плакальщица я, не причитальщица,
Не рыдальщица, сердцам не надрывалыцица,
И к чужому-то я горю не привальщица,
И волос-то на головушке не рвальщица!

        Не люблю я нашу плакальщицу Фёклушку:
        Она ходит бережливо, как по стёклышку,
        Поколыхивает чёрною одёжею,
        Юбкой пасмурной да шалью непогожею.

А и смотрит она, Фёклушка, иконою,
А лицо-то у ней воблино, копчёное,
А зовут-то её, чёрную палачицу,
Где самим бы надо плакать, да не плачется!

        А вы гляньте ей в глаза: они сухим-сухи;
        Суше камня, суше ветра, суше засухи!
        Аж до боязного сухо, до песочного!
        Никакого дуновения проточного.

На крылечко-то ничком она бросается,
Лбом-то бьётся, да слеза не вытрясается,
А как не было бы Фёклушке заплачено,
Вот тогда бы наша Фёклушка — заплакала!

Глупцы, пускаясь в авантюру,
С одной лишь низостью в душе,
Себе приписывают сдуру
Всю авантюрность… Бомарше!
Естественно, у бомаршистов
Ум изощрён, размах неистов:
Сейчас дракона обкрадут!
Змею вкруг пальца обведут!
Но…
Жертвы их корысти страстной,
Как поглядишь со стороны,
То беззащитны, то больны,
То простодушны и несчастны…
Так верят в добрую судьбу!
Столь кротко носят на горбу
Груз незаслуженных мучений,
Что Бомарше
(Добряк и гений!)
Перевернулся бы в гробу.

Поэт,
Пинающий собаку,
Божусь,
Не вступит с тифом в драку.

И не напишет, хоть убей,
Ни «Илиад», ни «Одиссей».
А в довершение обиды,
Не сотворит и «Энеиды».

             ________

У лорда Байрона был пёс,
Любимый Байроном
Всерьёз.
«Друг самый верный, самый близкий», —
Писал о нём поэт английский…
А ты — собаку пнул ногой.

Нет, ты не Байрон! Ты — другой…

Если в сочинительстве любом
Надобно влияния искать,
Думаю, что яростный Рембо
Вашей музе взялся помогать.

Нет сомнений! — вас ведёт Рембо.
Как мужик с соломой в волосах,
Как силач, способный ткнуть в ребро,
Ну и… как хороший коммерсант.

«Я из камня сделал шёлковое слово», —
Некогда сказал великий Рудаки.
Да. Но он не знал, что переводчик
        Снова
Сделает кирпич
Из шёлковой строки.

«Поэзия должна быть глуповата», —
Сказал поэт, умнейший на Руси.
Что значит: обладай умом Сократа,
Но поучений не произноси.

Не отражай критических атак,
Предупреждай возможность плагиата…
Поэзия должна быть глуповата,
Но сам поэт — не должен быть дурак.

Когда впаду в какую-либо страсть,
Я внутреннего сторожа встревожу.
«Почто, — спрошу бессмысленную рожу, —
Даёшь мне лгать, подглядывать и красть?»

«Но случай-то, — польстит мне нечестивец, —
Особенный! Как на голову снег!
Другим нельзя. А это лжёт — правдивец.
Подглядывает — честный человек!»

В палаццо и храмах таятся,
Мерцая, полотна и фрески.
Зажгла их рука итальянца
И скрылась в их царственном блеске…

Даль в дымке, одежды цветущи,
Фигуры ясны, но не резки.

На ликах
Огня и покоя
Слиянием — кто не пленится!
И все же (строка за строкою)
Всегда (за страницей страница)
Я Питера Брейгеля буду
Злосчастная ученица.

Ах, лучше бы мне увязаться
Вослед за классическим Римом!
Не так-то легко и солидно
Брести по пятам уязвимым,
Ранимым… За Брейгелем Старшим,
За Брейгелем неумолимым.

Прозренья его беспощадны,
Сужденья его непреложны.
Его дураки безупречны,
Его богомольцы — безбожны,
Его отношения с вечной
Бессмертной Гармонией — сложны.

Его плясуны
К небосводу
Пудовую ногу бросают,
Как камень из катапульты…
Старухи его
Потрясают
Лица выражением тыльным
На пиршестве жизни обильном.

…Однажды
За ветками вязов,
Меж сонных на солнышке хижин,
Увидел он пир деревенский.
И понял, что пир — неподвижен.
И только, пожалуй, бутыли
На этом пиру не застыли.

Увидел детину-танцора.
И красками в памяти выжглось,
Что фортелей в танце — изрядно,
Но главное в нём — неподвижность.
А с публикой тоже неладно,
И главное в ней — неподвижность.

Нежнейшие краски на грубых
Фигурах. На прочных жилищах.
Мадам с кошельком на шнурочке
(Мол, знайте, что мы не из нищих!),
И завтрашний бюргер (к вам боком)
С его наставительным скоком.

Той скачущей пары напору
Противиться — сил не достанет!
Ещё бы! — и выскочки оба,
И выскочить рады на танец,
Затем, чтобы, взрезав пространство,
Совсем ускакать из крестьянства…

Молчанье росло, невзирая
На стук деревянных бареток.
Был танец такой деревянный —
Как пляска хмельных табуреток!
И ста языков заплетанье…
И всё это — разве не тайна?

И молния быстрой догадки,
Что некий мясник мимолётен,
Как пёрышко, как сновиденье!
Хотя предостаточно плотен,
И нет на лице трепетанья.
Не странность ли это? Не тайна?!

Сплошной, носовой, анонимный
И ханжеский гомон волынок
Зудел, обволакивал танец
Волной звуковых паутинок…

Но странным молчанием тянет
От гульбищ на этих картинах.

И слышу: как музыка листьев —
(Тишайшая!) — голос пронёсся:
«Те фортели были недвижны
Задолго до их переноса
На Брейгелевы полотна!
То, плотное — было бесплотно!..»

                ________

Симпатией приятной
К художнику влеком,
Хохочущий Заказчик
Бряцает кошельком.
         Он ехал из Брабанта, —
         Звенели стремена,
         Позвякивали шпоры,
         Как звякает казна.

Звенела вся лошадка:
Ступив на поворот,
Копилочною щелью
Ощеривала рот.
         Он ехал из Брабанта, —
         Пунцовый от вина…
         И нёс
         Весенний ветер
         С деревьев семена…

…Он смотрит на картину.
Он пятится назад.
Он бьёт себя по ляжкам
(И ляжки вдруг звенят).

         Он мастера находит,
         В простой беседе с ним,
         То Брейгелем Мужицким,
         То Брейгелем Смешным…

                       ________

Воистину, зрелища явны:
Кто стал бы скрывать показное?
На публике зрелища зреют,
Как рожь под ударами зноя.

Тем более дорого стоит,
Кто тайное в явном откроет.

О, каверзный Брейгель!
Простейшие пьянки и пляски,
Как жуткую тайну, открыл он.
Как заговор, предал огласке.
И взгляд уловил моментально,
Что это действительно — тайна.

Не тайна — пещеры драконов
И пропасти чёрной Гекаты:
Таинственен
Подслеповатый,
Приплюснутый,
Тусклый,
Бессвязный,
Создания перл компромиссный,
Творенья венец безобразный.

Таинственно всё, что ничтожно.
Таинственно,
Невероятно!
Понятьем объять невозможно.
И, значит, оно необъятно!
Великое измеримо.
Ничтожное необъятно.

Бессмертие вовсе не странно,
Но смерть изумляет, ей-богу!
…Прогнать ее тщась,
Неустанно
Названивал Брейгель тревогу:
Верёвки на всех колокольнях,
Звоня,
Оборвал понемногу…

Как блики на пряжках башмачных,
Как срезки мертвецкой фланели,
Как сыр, — у натурщиков жутких
Створоженно бельма тускнели,
В последней картине «Слепые»,
Застыв на последнем пределе.

С тех пор,
Подвернувшись попутно,
«Слепых» принимает канава:
Извечно, ежеминутно…
Но где же Гармония, право?
Где длинные трубы-фанфары,
Звучащие так величаво?!

           ________

Ступает Гармония ровно,
Нигде не сбивается с шага.
Один её взор,
Безусловно,
Для нас наивысшее благо!
А плащ её — ветер весенний
Для целого Архипелага.

Верна, постоянна, урочна,
Как Разум, Душа и Святыня.
Но жаль: не указано точно,
Где именно
Эта богиня
Слоняется?
Лес?
Катакомбы?
Край пропасти?
Пустошь?
Пустыня?

Я карту дорог раскатаю,
Я путь её, в шутку, размечу…
А спросят: «Гармония — сказка?»
«Чистейшая правда!» — отвечу,
Но я-то пока не питаю
Надежды на личную встречу.

А есть же на свете — ей-богу! —
Счастливчики, вещие люди:
Они ежедневно, помногу,
По их показаниям судя,
Гармонию зрят!
И свободно
Об этом калякают чуде!

Ну что же!
К юродивым часто
Нисходит святой в ореоле.
По-свойски: с какой-нибудь пастой
Иль мазью от мелочной боли…
А вместо святого явиться
Не может Гармония, что ли?

Но даже прохвосты (обычно
Причастные каждой святыне,
А им-то уж точно и лично
Известны приметы богини!)
Не чаю, когда разобяжут
И где ее встретить — подскажут.

Гармония!
В мире не мирном,
Скрипящем, наморщенном, сложном,
Готовом низвергнуться в бездну
При слове неосторожном, —
Дурак, ограниченный малый —
Один гармоничен, пожалуй.

Гармония?
Сладко мечтая,
На древних руинах Эллады
Один восседал бы. Другие
Сидеть на сегодняшних рады,
В развалинах греясь привычно,
Вписав себя в них гармонично,
Публично
Крича от придуманной боли
В действительно трудной юдоли.

                  ________

Антверпен покидает
Заказчик-пилигрим.
Занятных две картины
Слуга везёт за ним.

На будущей неделе
Заказчик будет сам
Потешные картины
Показывать гостям.
        …Боярышник пушистый
        Сиял ему в глаза…
        А где-то за холмами
        Невнятно шла гроза,
И тщетно пилигриму
Шептал вечерний зной,
Что Брейгель — не Мужицкий,
Что Брейгель — не Смешной,

        Что, может быть, не стоит
        Гостей-то приглашать?
        Что в мир приходит гений
        Не тешить, а мешать,

Что страшно он смеётся.
(Не там ли, за холмом,
Он, кашляя, смеётся,
Как сумеречный гром,
Большие бочки смеха
Куда-то вдаль катя?..)
Но ты дремли! Не бойся,
Усатое дитя!

        Закат поджарил рощи
        На бронзовой золе…
Спи телом,
Спи душою,
Спи дома,
Спи в седле…

                     ________

…При мысли о душах несложных,
Разгадывать кои не надо:
К раскрытию коих
Подходят
Ключи от амбара и склада, —
Всегда ли резонно — не знаю,
Но Брейгеля я вспоминаю.

При мысли о лицах недвижных,
В тугом напряженье покоя
(На задней стене мыловарни
Всегда выраженье такое!
На брусьях, на дубе стропильном…);
При мысли о каменно-мыльном,
О твёрдо-подошвенном взоре
Асфальтовых глаз Примитива;
О пальце картофельно-белом
На кнопке вселенского взрыва;
О судьбах, скользящих по краю, —
Я Брейгеля вспоминаю.

При мысли о логике нищей,
О разуме задремавшем,
О стоптанном ухе,
Приникшем
К железным чудовищным маршам, —
О Брейгеле я вспоминаю! —
О Питере Брейгеле Старшем.