Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Лукавым цветком расцвела сумасбродка-весна.
И розы, ничуть не робея, пунцовыми стали.
Гостей тамада умудренный споил допьяна.
И ветреник сделал любовное сальто-мортале.

Ну, где же вы — Бе́сики, Саят-Нова, Теймураз?..
Хозяев напыщенных челядь в дверях ожидает.
Душа, успокойся! Навеки умолкнем сейчас.
Ведь бедный Пьеро в стороне чужедальней блуждает.

О, это не сон. Сон лишь наша лихая година.
Как царствует прошлое в этой обители сплина!
И плачет Пьеро: «Коломбина моя, Коломбина!»

Профиль Уайльда. Инфанту невинную
В раме зеркала вижу в гостиной.
Эти плечи под пелериною
Я целую и не остыну.

Беспокойной рукой перелистывая
Дивной лирики том невеликий,
Зажигаюсь игрой аметистовой,
Точно перстень огнем сердолика.

Кто я? Денди в восточном халате.
Я в Багдаде в расстегнутом платье
Перечитываю Малларме.

Будь что будет, но, жизнь молодая,
Я объезжу тебя и взнуздаю
И не дам потеряться во тьме.

Священнодействует доселе
       Из века в век мой род.
Какое множество обеден
       Он отслужить успел!

У нас и ныне на погосте
       Храм врезан в небосвод:
Он — герб, что гордому поэту
       Дан с первых дней в удел.

Смотрю я, как вечерню служит
       Отец на склоне дня.
Псалом мне в душу залегает,
       Чтоб лечь на самом дне.

На рясу черную пурпурный
       Ложится блеск огня.
Мое томленье по Халдее
       Уже понятно мне.

В свече мерещится мне солнце
       С его теплом благим
И храм, воздвигнутый во славу
       Слепительных щедрот:

Как будто каменные плавит
       Колонны знойный гимн
И маг поет, собой начавший
       Мой бесконечный род.

Астарте предок мой молился,
       И в ладанном чаду
Отец возносит Приснодеве
       Дар сердца своего.

Доныне не переводились
       Жрецы в моем роду:
Обедни их состарят, право,
       И Бога Самого.

Не сожалейте о потомке,
       О прадеды мои!
Не верьте клевете, что робко
       Я перед всем дрожу.

Пусть по себе не совершу я
       И краткой литии —
Однажды панихиду миру
       Я все же отслужу!

Мне представляется порою,
       Что мир — огромный сад,
Где всё — проклятье и отрава,
       Где гибель — шаг любой.
И без доспехов, хмуря брови,
       Три всадника летят:
Я узнаю в лицо Верхарна,
       Эредиа, Рембо.

Я чувствую, что по ошибке
       Сюда ввели меня.
За исполинскими тенями
       Я с трепетом слежу.
И, как ребенок робкий, плачу,
       Невольный страх кляня.
Тайком скорей смахнуть стараясь
       Постыдную слезу.

О, как «цветами зла» дурманит
       Мне душу пряный яд!
Как будто на меня кентавры
       Напали табуном…
Сожженная пустыня манит
       Все пламенней назад,
И твердь, объятая пожаром,
       Горит, как ветхий дом.

Кто в этот сад впустил ребенка?
       Кто душу городов
Исполнил ядовитым дымом.
       Застлавшим все вокруг?
Зачем за всадником летящим
       Тень вырастает в зов?
В пустыне я, но почему же
       Я вижу свежий луг?

В вазу Прюдома поставил я розу Хафиза.
Бе́сики сад я цветами Бодлера заполнил.
Все, чем пленяла чужбина, я с Грузией сблизил,
Так, как сумел, я свое назначенье исполнил.

Недолговечны безумные, знойные страсти.
Нежностью бережно душу твою отогрею.
Лира моя от стыда разобьется на части,
Если стихи под гитару исполнить посмею.

Жду я любимую — первого снега белее —
Что улыбается кротко и тихо смеется.
Я прочитаю стихи об ушедшей Халдее.
Нас ослепит красота восходящего солнца.

Я хладнокровно спектакль досмотрел и оплакал
Каждый антракт. Я любитель простых аналогий.
Чувствую рок древней магии чисел и знаков.
О, Сакартвело, прости этот лепет убогий!

Далекий путь, и беспредельность,
       Влекущая вперед,
И солнца яд, и песнопенья
       О солнце — к солнцу взлет.

Во мне рыдает предков голос —
       О прадеды-волхвы, —
Я к солнцу лестницу дострою.
       Приду, куда и вы…

Слова священных заклинаний,
       Забытые в веках,
И городов, когда-то славных,
       Ничтожество и прах!

Отчизна с нежностью старинной
       Смягчает боль мою:
Я в золотых стихах величье
       Халдеи воспою.

К Сидону путь, залитый светом, —
       Один для всех пролег.
Воздвигнется алтарь победы,
       Поправ пустынь песок.

Созрев для песнопений мощных,
       Излиться жаждет дух, —
Теней величественных зова
       Благоговейно жду.

Я буду одинок и плачу,
       Предчувствием томим,
Но знаю, встретит смерть бесстрашно
       Последний пилигрим.

Я слышу все и вижу. Видит
       И Он… И вихорь мчит
Меня… Над кладбищем родимым,
       Как ястреб, мысль кружит.

Всю жизнь томлюсь по беспредельным
       Путям… Далек мой путь…
Под солнцем пламенным Халдеи
       Хочу навек уснуть.

Терзает душу девы отраженье.
Фатьма-Хатун, твой взгляд мне сны прожег!
О милый призрак, множащий мученья,
Когда бы прошлое вернуть я мог!

Певцы любовь поют. Всю ночь — их пенье.
Фатьма целует полный влагой рог.
Любовники спешат к ней в нетерпенье,
Пыль караванов вьется вдоль дорог.

Нет счета поцелуям. Счастлив пленный,
Хотя потом казнишь его изменой.
Кто б ни был — Чачнагир иль Автандил, —

Как не мечтать о жарких тайнах ложа!
Мышь в западне, иль с голубем ты схожа,
Душа? И ястреб голубя сразил.

Я знаю, откуда пришел я сюда,
Чье солнце меня обожгло.
Предшественник мой был похож на Христа,
Мне жить на земле тяжело.

А если я пел не о том, что люблю,
То не современен для вас…
Забытого Бога, как прежде, молю,
Забытым заветам дивясь.

Как бедный жонглер, я бросаю звезду
Одну за другой в потолок, —
Внезапно проснусь, и в кабацком чаду
Блудница мне дарит цветок.

А в диком оркестре все трубы хрипят,
Все пьяные негры кричат.
Оборван и нищ с головы и до пят,
Кабацкий покину я чад.

Король балагана, пускай посрамлен, —
Умру, королевство храня.
Вы, солнцепоклонники давних времен,
Примите как брата меня!

Ветер с островов курчавит лужи.
Бомбой взорван воровской притон.
Женщины бредут, дрожа от стужи,
Их шатают ночь и самогон.

Жаркий бой. Жестокой схватки звуки.
Мокрый пар шинелей потных. Мгла.
Медный Всадник опускает руки.
Мойка лижет мертвые тела.

Но ответ столетий несомненен,
И исход сраженья предрешен.
Ночь запомнит только имя «Ленин»
И забудет прочее, как сон.

Черпая бортами мрак, в века
Тонет тень Скитальца-Моряка.