Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Все кончится. Всему придет конец.
И не останется на свете очевидца,
Который описал бы наши лица
В тот час, когда срывали с нас венец
Любви, что не смогла осуществиться.

Кто станет вспоминать, как жили мы?
Как мы любили — вспомнят ли об этом?
Но для того, чтоб вырвать нас у тьмы,
Воображенье мучает поэтов.

Надгробьем нашим станет нам Сонет.
Он воскресит и озарит слезами
Все, что для вас давно сошло на нет,
Но животрепетало между нами.

А под конец попросит он Творца —
В бездушных буднях и бессрочных битвах
Поэтов беззащитные сердца
Не обходить в живых Своих молитвах.

Для Грузии сгорали мы, чтоб снова
Для Грузии сгореть. Но как темно!
И солнце мрачное величия былого
В пучину слез вот-вот сойти должно.

И наше горе не возьмешь в поводья.
Красны от крови реки, а кругом…
О, наши рощи в горьком половодье!
О, наши души в трауре глухом!

О, долгий путь и бесконечный плач наш
Над гробом собственным. Погост далек,
Но всех проклятий, всех угроз, палач наш,
И этот длинный путь вместить не смог.

И белый призрак над кортежем вьется —
Мадонна белая — пресветлый лик…
А пурпурному солнцу остается
Над морем слез — один недолгий миг.

Последний луч над горьким морем тает.
Горит звезда, как скорбная свеча…
Гиена стонет… И сова рыдает…
И черный вихрь — как черная печаль…

Пречистая! Мадонна! Откровенье
Даруй нам, Мать истерзанной страны:
Где наша смерть, а с ней успокоенье?
Где наша смерть, Мадонна?!

Ноябрьский бес приходил с бокалом вина
И подергивал челюстью, коротенькой и смешной,
И потягивался, и поглядывал на меня,
И спрашивал: «Ты ведь пойдешь со мной?..»
Куда мы шли… Мы не шли — метались во мгле
Жеребенком напуганным. За нами на полном скаку
Тишина летела — темный всадник на высоком седле, —
Тишина летела и к груди прижимала тоску.
Казались седые вершины далеких скал
Сломанными крыльями усталого божества.
Небо ли умерло или земля, кто по кому горевал —
Горьким и медленным черным снегом покрывалась трава.
Стонала сова. Нетопырь ей вторил вдали.
Шакал глядел с амбара у схлеста дорог.
И табуном, словно туча, кентавры шли
По черной земле, где властвовал принц Магог.

Будь дальней! Бездну отдаленья
Тоской заполню. Ведь на свете
Нас только двое. Так и встретим
Мы даже светопреставленье.

Я не задам тебе вопроса
О сущности моих влечений,
Но знаю: ты моих мучений
Нераспустившаяся роза.

Меня твой дальний ветер будит.
Душа о шип твой зацепилась.
Возьми ее, о, сделай милость —
Она тебе не в тягость будет!

О, грезы, ставшие золою.
Хвалы надтреснутые крики.
Склеп из химер багрово-диких
Для дорогой и дальней строю!

Нехотя вечер уходит, сгущается тьма.
В парке оркестр начинает концерт Берлиоза.
Ты недомолвками вечными сводишь с ума,
Злая кокетка, застрявшая в сердце заноза.

Слышу звенящий, ликующий голос подруги.
Смех, обжигая меня, в темноту уплывает.
Ищет влюбленный любимую в нежном испуге.
И ожидание трепетно сердце сжимает.

— Вот я, ау! — в пестром платье мелькает меж веток.
Ну-ка, поэт, распростись с поэтической ленью.
Молнии вспышка, гетера безумная, где ты?
Музыки страсть превратила тебя в песнопенье.

Что же опять я мечтаю, не зная о чем?
Душу сковал Берлиоз обольстительным пленом.
И устремляясь за звуком в пространстве ночном,
Грежу в беспамятстве Блоком, Рембо и Верленом.

Заплачет ли дева над горестной книгой моей,
Улыбкой сочувствия встретит ли стих мой? Едва ли!
Скользнув по страницам рассеянным взглядом очей,
Не вспомнит, жестокая, жгучее слово печали!

И в книжном шкафу, в многочисленном обществе книг,
Как я, одинока, забудется книга поэта.
В подружках у ней — лепестки прошлогодних гвоздик:
Иные, все в бархате, светятся словно цветник,
Она же в пыли пропадет и исчезнет для света…

А может быть, нет. Может быть, неожиданный друг
Почувствует силу красивого скорбного слова,
И сердце его, испытавшее множество мук,
Проникнет в стихи и поймет впечатленья другого.

И так же, как я воскрешал для людей города,
Он в сердце моем исцелит наболевшую рану,
И вспомнятся тени, воспетые мной, и тогда,
Ушедший из мира, я спутником вечности стану.

Высохший лист платана желтизною тяжелой вышит.
Над куполом церкви старой снуют летучие мыши.
Долина плачет от песни улетающей журавлиной,
И осень пьет за здоровье зимы, что вдали за долиной.
Там ураган свирепеет, в дикой пляске шалеет,
В бесовском огне сгорает, ни других, ни себя не жалеет…
В сумеречную пору к душе подкрались печали, —
Они в этот вечер, казалось, туманами укрывали.
Отец вернулся со службы, суббота глядит обновой,
Виден отблеск молитвы на седой бороде отцовой.
Глаза впиваются в сумрак, тонет во мраке местность,
Ураган, как ведьма, терзает вздыбленную окрестность.
Ноги в грязи янтарной вязнут. Темень тупая.
В жухлых листьях осенних скрываюсь я, утопаю.

Асаргадон твоей упился плотью.
Умащены мускатом, руки пели…
О ты, напоминающая лотос,
Уже грешна от самой колыбели!

Сражений рог трубить не забывает,
Стрела стрелу целует… Зло и яро
Мысль о тебе предсмертно убивает
Раба, и воина, и спасалара…

Кто скажет, где любовь твоя зарыта,
В какой земле махина саркофага!..
Прах растоптали Времени копыта.
Ушла в песок серебряная влага.

Глаз голубой лишь светит в целом мире,
Как светлячок, игрой пленяет женской:
И молится в ночи бездомный лирик,
В том свете голубом узнав блаженство.

И долго-долго голубое око
Слепить поэтов одиноких будет,
И лирик пожалеть заставит Бога, —
Пускай за одиночество не судит.

Лукавым цветком расцвела сумасбродка-весна.
И розы, ничуть не робея, пунцовыми стали.
Гостей тамада умудренный споил допьяна.
И ветреник сделал любовное сальто-мортале.

Ну, где же вы — Бе́сики, Саят-Нова, Теймураз?..
Хозяев напыщенных челядь в дверях ожидает.
Душа, успокойся! Навеки умолкнем сейчас.
Ведь бедный Пьеро в стороне чужедальней блуждает.

О, это не сон. Сон лишь наша лихая година.
Как царствует прошлое в этой обители сплина!
И плачет Пьеро: «Коломбина моя, Коломбина!»

Профиль Уайльда. Инфанту невинную
В раме зеркала вижу в гостиной.
Эти плечи под пелериною
Я целую и не остыну.

Беспокойной рукой перелистывая
Дивной лирики том невеликий,
Зажигаюсь игрой аметистовой,
Точно перстень огнем сердолика.

Кто я? Денди в восточном халате.
Я в Багдаде в расстегнутом платье
Перечитываю Малларме.

Будь что будет, но, жизнь молодая,
Я объезжу тебя и взнуздаю
И не дам потеряться во тьме.