Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

...На поезд, на поезд, на поезд
под гром перебора колёс...
И в пояс, и в пояс, и в пояс,
и – до полу, долу, до слёз
кровавых. Одна наша доля:
мерещится список отмен.
А сердце ворочает долго
бескровную влагу во тьме.

У полуночи попридержу
скакуна и поеду рысцой...
В этой области, как ни дежурь,
покрываются земли росой,
и молчок, кто готовил рассол...

Утро высушит. Конь отдохнёт.
И наездник вернётся в седло.
День положит привычно под гнёт
настоящее: то ли светло,
то ли пасмурно... Вечер с огнём...

У полуночи...
Время, я твой,
как ни бегай! Но сколько есть сил,
буду вновь покрываться листвой
и, покуда могу, голосить...
Любоваться, как мир колосист.

Время лечит, время губит,
время складывает губы,
вызывая крик и лепет,
и посмертно маску лепит.

Грустно, милый, – жизнь проходит.
Бочкою пороховою
оборачиваясь всуе
или хуже – тварью снулой.

Бог с тобою, спи спокойно,
это было испокон и
это будет. Мы из прочих.
Было слово. Будет прочерк.

Но трава растёт зелёной.
На её лице заломы
то же, что волна —
завтра не видна.

...Уж очень хочется покоя.
Но ночь в колодец ледяной
утащит запросто, по коже
пройдётся инеем. Денёк

подтопит чуть. Увы, печурка
простыла к осени, пора.
Мы тоже выстыли... Но, чур я!
Хоть подморозь, но не порань

меня, сентябрь. Покой нам снится.
Тосканы небо далеко.
Твоя озябшая ресница
дрожит в отечестве. Легко ль

собраться вдаль с пролётной стаей?
Ещё сентябрь, надежды на...
Ещё вовсю борей листает
густые кроны, тишина

ещё случается... Покоя
не будет больше, чем вчера.
Такие разные – похожи
с тобой – ни дать, ни исчерпать.

Как римский раб
на вечном игрище площадном
лишь жесту рад,
дарующему жизнь до завтра,
и снова – в бой,
где вздоха одного дозатор,
как сердце в бок,
вмонтирован искусно властью,
не данной нам —
спасенья жаждешь, чаешь ласки
мольбой со дна.

О ты, не знавшая пощады
чуть больше дня, —
не умираешь и – по счастью.
Знать, нету дна.

Всем – спасибо. Особо тому,
кто страдал заодно. Отдохнёте!
Будет небо, ей-ей. Потому
мы заложники мощного гнёта

притяженья. Землица черна.
Небо светло. Любовь бесконечна.
Отглотнуть бы. Но не исчерпать
никому благодати, конечно.

Слава Богу! Спасибо за всё.
Мне с утра померещился праздник.
Мы ещё отдохнём – мы заснём,
и проснёмся, уже не напрасно.

Как сладко быть оставленным, когда
вот-вот зима...
Так было незапамятно – года
приблизились. И надо ли гадать
и с них взимать?

Вот крохотная пташечка, и ей
не сладко стыть.
Блаженная, не бойся, спи да ешь —
будь умницей, мелодии просты.
Но горек стыд

иного соучастья. Будь же нам —
исповедальный крест —
зимовье, где воробышку пшена
насыплет безымянная жена,
войдя в окрест.

Поворачивая выю, осторожничать, однако,
не мешает: будет больно, если вывихнуть родную.
За спиною, справа, слева – до скончанья одинаков
Божий мир. В глаза и прямо посмотри ему, страну и
путь заветный выбирая.

Солнце всем. Дорога – разно.

Никогда не выйдешь рано,
как ни выйдешь. Милый, видишь?!

Вот и съездили на север,
вот и вынули из зева
заполярный звук.

Всё метели да сугробы,
да истёрты до сукро́виц
губы, что зовут.

Потому родни поморской
и не знаю, не поморщась,
югу присягну.

Отогреюсь поначалу
золотому под лучами.
Солнце пристегну...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот и съездили... А жизнь-то
и кончается, как жито,
выбранное в срок.

Юг ли, север... Что посеял,
на стерне лежит осенней —
сколько между строк.

Прихватить золотистый денёк,
когда прятать не станешь в тенёк
локоток да ладошку
и повинную бошку.

Выжигало нас, жгло,
по-военному шло
время – кто се заменит, восполнит,
поименно воспомнит?

Эти бабочки, мошки, жучки,
косогор, за которым журчит
невеликая речка
ненавязчивой речью, —

всё здесь дорого. Что же тоска?
Перекинута просто доска —
ни моста, ни мосточка...
Запятая ли, точка?

Препинания знаки, значки
беспокоят, пинают в ночи —
всё бы им расставляться...
Тяжело расставаться.

...Что была, что не бывала —
разрываюсь... Небо ало
на ночной заре.

Ночью вижу океан и —
просыпаюсь: окаянна
теснота зане.

Расшиби хоть лоб о стены,
всё равно опять постелешь
там же, где вчера.

Где найдёшь, где потеряешь,
сам не знаешь, повторяя:
«Как же ночь черна...».

Что была, что не бывала...
Бьёт тревога наповал, и —
волны да простор...

И опять смотрю куда-то
неотрывно... День кудахчет:
«Не мечтай о том».

Премьерный занавес тяжёл.
Смотреть в глазок – напрасно.
За бельэтажным этажом
не разглядеть... На праздник

мне не попасть. Больному мир —
чулан, и только снопик
пробившихся лучей на миг
от счастья сердце сносит...

Но скоро вечер. Чёрн чулан.
Простуда голос сносит.
И грустно жаркого чела
во тьме свиданье с ночью.

Нам не дано предугадать...
Забвенья жду, прощенья жажду.
Уже исполнились года,
с которых собираю жатву.

Как наше слово зазвучит,
Один лишь Бог сегодня знает.
Ему работай, заучив
завет, и помести на знамя,

покуда держишь древко, рук
не разжимая. Благодати
Его исполнившись, и в круг
вступая по Господней дате.

...А кроны зелены кленовые, а кроме —
приметы вселены в раскидистые кроны
вселенских перемен... Судьба приходит за ночь,
хватая за нутро, а если проще, за нос.

Морозно утром враз и вдруг, слышнее голод.
Как?! Только солнце жгло – и выходи на холод...
Роптанье и упрёк...

Кому! Напяль тулуп иль что-то в этом роде,
и – славь! Как говорят, плохого нет в природе.
А ты опять упёрт.

Люби, что есть, дано. Умножь добро и в зиму.
Возьми и обесточь услужливую симку.
Съешь с другом соли пуд.

Она хоть солона, а сладко – ты попробуй.
Уже вот-вот вскипит на Иордане прорубь —
освободись от пут.

Пройди с зимою путь – узнаешь, как вступает
младенец ножкой в бок...
Ты будешь рад весне. Борьба, ещё тупая,
тебе покажет – здесь: Создатель. Отче. Бог.

Оглянуться не успела —
золотая осень спеет. Сорок сороков
льются благовестом. Петел
возвещает новость. Спета
песня без сроков.

В Риме Третьем столько трещин —
провалиться страх.
Бережёт небесный резчик
на пути воздушных речек
контуры листа.

Оторвётся лист в аллее, багрянисто и алея
вспыхнув на земле.
Без конца грустить о лете
не пристало – в лете лести
больше, чем в зиме.

Проживи и то и это называвшийся поэтом,
в кузов полезай...
Но не искази при этом
наречённого портрета...
Осень по лесам.

Льётся благовест ручьями.
Воздух полнится речами ветра и дождей...

Близко кашляет сыночек.
На душе висит замочек.
Не ищи тожде́ств.

И резеда милейшая, медком пахнувшая, и вяжущий табак
душистый льют бальзам... Зализывая раны,
я нежусь около. Всё просто, как тогда.
Мир источает дух, попутно завираясь.

То мельче бисера, то с нежный ноготок
красавицы, то с детскую ладошку —
идёт игра... Прикрывшись наготой,
душа торгует жизнью, как лотошник.

Здесь всякой всячины с три короба – чего
там только нет... Вострит бывалый купчик
и вяжет нажитое бечевой...
Состав души уже не цел, но крупчат.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зализывая раны, пью нектар старинной резеды...
Сентябрь то бьёт, то нежит,
но правду говорит. Не можешь разве ты
ему последовать? Руками развести
мою беду, какую кличет нежить?