Всеволод Емелин - Песни аутсайдера

Есть в Нью-Йорке два офисных центра,
Что стоят на обрыве крутом,
Высотой по 400 метров,
Из них видно далеко кругом.

Но ужасное дело случилось —
В каждый билдинг влетел самолет.
Они вспыхнули, как две лучины.
Шел 2001-й год.

Захлебнулись они керосином,
Заметался в дыму персонал.
Программист из далекой России
У компьютера пост не бросал.

Приближалось багровое пламя,
Менеджмент, обезумев, ревел.
Он в Малаховку старенькой маме
Посылал этот текст на e-mail.

Не убит я в сражении пулей,
Не тону я средь бурных морей,
Как пчела в загоревшемся улье,
Жду я смерти в ячейке своей.

Я имел здесь хорошие виды,
Я PR и маркетинг учил.
Отчего ж злой пилот Аль-Каиды
Нас с тобой навсегда разлучил?

Я умел зарабатывать баксы,
Я бы мог даже выйти в мидл-класс.
Из-за спорной мечети Аль-Акса
Замочили в сортире всех нас.

Через месяц мне б дали грин-карту.
Сразу в гору пошли бы дела.
Сколько сил, сколько нервов насмарку,
Ах, зачем ты меня родила?

Не готовясь, не сосредоточась,
Даже рук вымыть некогда мне,
Ухожу я в неведомый офис,
Где не спросит никто резюме.

Вспоминай своего ты сыночка,
Дорогая, далекая мать...
Не успел тут поставить он точку,
Начал вдруг небоскреб проседать.

Словно лифт, опустившийся в шахту,
Как в бездонный колодец ведро,
Небоскреб весь сложился и ахнул,
Сохранилась лишь зона зеро.

В тучах гари и в облаке пыли
Только огненный дрогнул язык.
А народ ликовал во всем мире,
Что Америке вышел кирдык!

Рейсом «Пан Американа»
Взмах рукою из окна
Там за морем-океаном
Есть блаженная страна.

Словно два хрустальных гроба,
Вертикально, на попа,
Там стоят два небоскрёба,
А вокруг шумит толпа.

Как в водоворот сортира,
Как на лампочку из тьмы,
Со всего большого мира
К ним стекаются умы.

Там достойная работа,
Там возможности расти,
Продавай «Дженерал Моторс»,
Покупайте «Ай Ти Ти».

И стоять бы башням вечно,
Да подумали враги:
Не Аллаху это свечки,
А шайтану кочерги.

Рейсом «Пан Американа»,
Курсом прямо на закат
Два отважных мусульмана
Отправлялись на джихад.

Прозевала их охрана.
Как орлы, поднявшись ввысь,
Вдруг достали ятаганы
И к пилотам ворвались.

И два Боинга воткнули,
Отомстив неверным псам,
Как серебряные пули,
Прямо в сердце близнецам.

Всё дымило, всё кровило,
Как в компьютерной игре.
Это было, было, было,
Это было в сентябре.

Кверху задранные лица,
Весь Манхеттен запыля,
Две огромных единицы
Превратились в два нуля.

Звон стекла и скрежет стали,
Вой сирен, пожарных крик...
Мусульмане ликовали,
Что Америке кирдык.

Горы гнутого железа,
Джорджа Буша злой прищур.
Я-то вроде не обрезан,
Отчего ж я не грущу?

У меня друзья евреи,
Мне известен вкус мацы.
Почему ж я не жалею
Эти башни-мертвецы?

Может, лучше бы стояли,
Свет во тьме, где нет ни зги,
И, как в трубы, в них стекали
Наши лучшие мозги.

Там теперь круги развалин,
Вздохи ветра, тишь да гладь.
А нам с этими мозгами
Значит дальше куковать.

Ах, для чего два раза Вы родились
По разным стилям, Господи Иисус?
За две недели до того допились,
Что сперма стала горькою на вкус.

А тут ещё ударили морозы
Под 25, да с ветром пополам,
И сколько брата нашего замёрзло
По лавочкам, обочинам, дворам.

Холодные и твёрдые, как камень,
Под пение рождественских каляд
Они в обнимку не с особняками,
А с гаражами рядышком стоят.

И из какой-то подзаборной щели
В подсвеченной, «Бабаевской» Москве
Зачем Петру работы Церетели
Я пальцем погрозил: «Ужо тебе!»

С тех пор, куда бы я, Емелин бедный,
Своих бы лыж в ночи не навострил,
За мной повсюду навигатор медный
Под парусом с тяжёлым плеском плыл.

Словно певец печальный над столицей,
Плыл командор, Колумб Замоскворечья.
Пожатье тяжело его десницы,
Не избежать серьёзного увечья.

И в маленькой загадочной квартире,
Где не сумел достать нас император,
Все праздники мы прятались и пили,
Метелью окружённые, как ватой.

И ангелы нам пели в вышних хором,
Приоткрывая тайну бытия,
И хором с ними пел Филипп Киркоров,
Хрипели почерневшие друзья.

Сводило ноги, пол-лица немело,
В ушах стоял противный гулкий звон,
И нервы, словно черви, грызли тело,
Закопанное в жирный чернозём.

Мне друг пытался влить в рот граммов двести,
Хлестал по морде, спрашивал: «Живой?»
Но мнилось мне — то выговор еврейский,
Пришёл меня поздравить Боровой.

Да что упоминать расстройство речи,
Расстройство стула, памяти и сна,
Но глох мотор, отказывала печень,
И всё казалось, вот пришла Она,

Безмолвная, фригидная зазноба,
Последняя и верная жена.
С похмелья бабу хочется особо,
Но отчего же именно Она?

Она не знала, что такое жалость.
Смотрел я на неё, как изо рва.
Она в зрачках-колодцах отражалась
Звездой семиконечной Рождества.

Играть в любовь — играть (по Фрейду) в ящик,
Её объятья холодны, как лёд,
Её язык раздвоенный, дрожащий
При поцелуе сердце достаёт.

Ах, кабы стиль один грегорианский
Иль юлианский, всё равно кого,
Тогда бы точно я не склеил ласты
На светлое Христово Рождество.

Горькая пена
Стынет на губах.
Капельница в вену,
Моё дело швах.

Вышла медсестрёнка,
На дворе апрель.
Подо мной клеёнка,
Я мочусь в постель.

Травка зеленеет,
Солнышко блестит.
Медсестра, скорее
Камфару и спирт.

Стало моё рыло
Травки зеленей.
Эх, не надо было
Пить пятнадцать дней.

Клейкие листочки
Тополей и лип.
Отказали почки,
Я серьёзно влип.

Сохнет, стекленеет
Кожи чешуя.
Вобщем, по апрелю
Не дежурный я.

Видно, склею ласты,
Съеду на погост.
Что-то не задался
Мне Великий пост.

Здесь я, как бесполый,
Без всего лежу.
Пришёл, типа, голый,
Голый ухожу.

Ждут меня в кладовке,
Там где пищеблок,
Рваные кроссовки
Фирмы «Риибок»,

Куртка со штанами,
Мелочь в них звенит.
Всё меж пацанами
Честно поделить.

Всем, со мною жравшим,
Дайте по рублю,
Передайте Маше —
Я её люблю.

Обо мне когда-то
Вспомнит кто-нибудь?
Где дефибриллятор,
Два контакта в грудь?

Свесившись над краем,
Никто не орёт:
— Мы его теряем,
Ёбанные в рот!

Всем, сыгравшим в ящик,
Путь за облака,
Где отец любящий
Ждёт верного сынка.

Бухнусь на колени,
Я пришёл домой.
Ну, здравствуй, в пыльном шлеме
Зеленоглазый мой.

С высоты земля-то
Кажется со вшу,
Я с него, ребята,
За нас всех спрошу.