Юсуп Хаппалаев - Чеканное слово

Когда – то притча сложена
О том в горах была,
Что слово «Дай» словечку «На»
Предпочитал мулла.

Привык он, званию под стать,
Шайтан его бодай,
Всем ближним руку подавать
С коротким словом «Дай!».

Но вот в один прекрасный год
За белою скалой
По воле рока треснул лед
На речке под муллой.

И возопил мулла:
– Тону! —
Пуская пузырьки.
И приближаться стал ко дну
У берега реки.

– Давай-ка руку, старина! —
Прохожий закричал.
Мулла, боясь ответить: «На!» —
Руки не подавал.

Великим скрягой,
видит Бог,
Он был.
Не потому ль
Словечко «На» сказать не смог,
Зато сказал: «Буль – буль!»

Слепой отец не мог увидеть глазом
Того, что под ногами и вокруг,
Зато душой охватывал он разом,
Чего не мог и зрячий сделать друг.

Ты видишь все вокруг и под ногами,
Слепого сын, бесхитростный юнец.
Но мало видеть этот мир глазами,
Учись смотреть душою, как отец.

О, люди! На земле сегодня каждый
Уверен, что дается жизнь однажды,
И каждый знает, что на этом свете
Всего однажды встретится со смертью.

А сколько счастья, подвигов, печали
В себе начала эти заключали?!
И знаете ли вы, что все на свете
Могли бы сами создавать бессмертье!

В чем счастье?
Уж не в том ли, чтобы боль
Чужую
Ты оплакал, как свою?
Ты плачешь,
Если кто-то пал в бою.
Ты, значит, знаешь
Счастье и любовь.
В чем храбрость?
Ради тысячи сердец
Сумел ли ты отдать свое
Одно?
Когда народу отдано оно
Все без остатка, —
Значит, ты – храбрец.

Когда бы не имел шипов шиповник,
Кто не сорвал бы алого цветка?
Не смог бы розы уберечь садовник,
Была бы безнаказанной рука.

И я хотел бы, не черствея сердцем,
Иметь шипы, как у того куста,
Для глаз врага хочу быть едким перцем,
Чтобы врага постигла слепота.

Пусть слово будет как крупинка соли,
Соленая для целого котла.
Хочу, чтоб каменная прочность воли
Неровной и ребристою была.

Враги нужны мне, чтобы тверже стали
Характер в жизни получал закал.
Глаза моих врагов передавали
Мое лицо вернее всех зеркал.

Отточенное лезвие кинжала
Холодный до поры хранит покой…
Оно остро, чтобы его не сжала
Рука врага бестрепетной душой.

На зеркало дохнешь —
И пятнышко тумана
На зеркале растает через миг.

Обиду нанесешь —
Годами ноет рана:
Обида колет, как граненый штык.

Страшнее жадности людской
Болезни нет. Она как море, —
Дождь не насытит никакой
Его и никакое горе.

Совсем не в том мужское мужество,
Чтоб, сев в седло, спокойно ждать,
Нет, ты помужествуй, помучайся,
Коня ведь надо обуздать.

Пусть сабля не имеет жалости,
Когда остер ее клинок,
Мужчина даже в малой малости,
Нигде не может быть жесток.

У труса – две змеиных кожи,
И два лица, и слова два…
Как сабле, вынутой из ножен,
Мужчине не нужны слова.

В полгоря горе, если время властно
Виски черненым серебром прошьет.
У брадобрея есть и хна, и басма —
Не молодость, так цвет волос вернет.
Но седина – как шрамы для мужчины!
Страшней, когда устал на полпути.
Но и тогда кручине нет причины, —
Всегда сумеешь посошок найти.

И то не горе, ежели жестоко
Ослабнет взор, померкнут свет и лист,
На склоне лет спасительные стекла
В Махачкале спроворит окулист…
Беда тогда,
Когда, как снег, остуда
Ударит в душу, на сердце падет,
И солнышко не встанет ниоткуда,
Чтоб растопить забвенья синий лед.

Январская стужа была
Сурова для нежного чада,
И в мае листвы не дала
Лоза моего винограда.

И, добрую память почтив
Погибшей красы вертограда,
Я срезал,
кинжал наточив,
Лозу моего винограда.

Гроза табуном пронеслась,
Теплынью сменилась прохлада,
А возле окон не вилась
Лоза моего винограда.

Но не дал я заступу ход,
Решив: торопиться не надо,
Вдруг корень еще оживет
Лозы моего винограда.

И пробил желаемый срок,
Явилась для сердца отрада:
Из корня пробился листок
Лозы моего винограда.

И ночью приснилось, что в горсть
Ложилась мне, словно награда,
Тяжелая, черная гроздь
Лозы моего винограда.

Безжалостно оружье вражье.
Но, человек, ты будь отважным,
Не унижайся перед злом!

Пусть будет враг от злости черен,
Пускай он каркает как ворон,
Ты будь – карающим орлом!

Если весело живешь,
Ты не думай, что в горах
Веселятся, все, как ты,
Словно наступил навруз[12].
Если голову склонил
Пред потухшим очагом,
Ты не думай, что в горах
Все погасли очаги.

Я знаю, что зависть с пустынею сходна,
Которую вечно обходят дожди.
Уста пересохли и чрево бесплодно,
И змеи пригреты на желтой груди.

Моей судьбы загадочная веха
Пороховые осеняет дни.
В горах Кавказа был я четверть века
Имамом Дагестана и Чечни.

Я дал понять и недругу и другу,
Что жил не зря и воевал не зря.
И при оружье сослан был в Калугу —
Почетный пленник белого царя.

Он разрешил отправиться мне в Мекку,
Взяв жен с собою, сабли и Коран,
Но не дал мне удел, как человеку,
Добраться до святыни мусульман.

Я вспоминал родимых гор отроги,
Где рдел,
как восемь ран моих, кизил.
Слетел с небес, когда я был в дороге,
За мной посланец смерти Азраил.

Давно лежу среди песков пустыни,
И не могу понять я, почему
Во лжи и в достоверности поныне
Нет имени покоя моему?

Дорога в даль бескрайнюю ушла,
Ведет нас всех судьбы предначертанье.
И жизнь, какой бы долгой ни была, —
Длинней ее людское упованье.

Когда бы я владыкой стал,
Который раздает удачи,
Лишь честным людям, не иначе,
Я б те удачи раздавал.

И ставил людям бы в заслугу
Добропорядочность и честь.
К такому избранному кругу
Не всех сумел бы я причесть.

И, грозно преданный наветам
Всех подлецов, чей сонм велик,
Я оказался б в мире этом
Наиславнейшим из владык.

Я знаю:
в любом далеке
Над люльками песни поются.
Везде на одном языке
И плачут, как мы, и смеются.

И стонут от боли, как мы,
И всюду едино, как небо,
Понятие света и тьмы,
Понятие жажды и хлеба.

Случалось,
меж ближними, друг,
Хватало недоброго взгляда,
Чтоб тень пробегала бы вдруг
И вспыхивал порох разлада.

Порой обнаружим в меду
Коварную горечь полыни,
И мир, торжествующий ныне,
Глядишь – перейдет во вражду.

Как хлебу созревшему пламень,
Опасен и в наших местах —
Кто держит за пазухой камень,
Улыбку неся на устах.

В подножии небес
Не раз видали вы
Гранитный этот лес
Без веток и листвы.

Сошлись за рядом ряд,
Держа в одном строю
Посмертный свой парад,
Погибшие в бою.

И барабана нет,
И тверд безмолвный шаг,
И рдеет в небе свет,
Развернутый, как стяг.

Не выдержан ранжир,
Как у дерев в бору.
Но кто здесь командир
На каменном смотру?

Не обелиск ли тот,
Что стал чуть в стороне?
И медный гул течет
В небесной вышине.

О, сколько,
знает рок,
Дум не воплощено,
Погибло вещих строк,
Детей не рождено.

И, с головы до ног
Вся в черном,
шепчет мать:
– Когда же ты, сынок,
Придешь меня обнять?

Полынные слова
Мучительно, навзрыд
Здесь выдохнет вдова
И слезы обронит.

Печальницу сестру
Воочью видит брат…
Как будто на смотру,
Надгробия стоят.

Бессменных часовых
Встречаю караул
У древних стен твоих,
Отеческий аул.

У башен городских
У Вечного огня
Не раз помянут их,
Колени преклоня.

Забвенья павшим – нет,
Будь, память, им верна.
На перекличке лет
Чекань их имена!

Гремит безмолвный шаг,
И зримый стал вдвойне,
Как расчехленный стяг;
Свет, рдея в вышине.