Марина Цветаева - Том 1. Стихотворения 1906-1920
14 июня 1920
Евреям («Так бессеребренно — так бескорыстно…»)
Так бессеребренно — так бескорыстно,
Как отрок — нежен и как воздух синь,
Приветствую тебя ныне и присно
Во веки веков. — Аминь. —
Двойной вражды в крови своей поповской
И шляхетской — стираю письмена.
Приветствую тебя в Кремле московском,
Чужая, чудная весна!
Кремль почерневший! Попран! — Предан! — Продан!
Над куполами воронье кружит.
Перекрестясь — со всем простым народом
Я повторяла слово: жид.
И мне — в братоубийственном угаре —
Крест православный — Бога затемнял!
Но есть один — напрасно имя Гарри
На Генриха он променял!
Ты, гренадеров певший в русском поле,
Ты, тень Наполеонова крыла, —
И ты жидом пребудешь мне, доколе
Не просияют купола!
Май 1920
«Где слезиночки роняла…»
Где слезиночки роняла,
Завтра розы будут цвесть.
Я кружавчики сплетала,
Завтра сети буду плесть.
Вместо моря мне — все небо,
Вместо моря — вся земля.
Не простой рыбацкий невод —
Песенная сеть моя!
15 июня 1920
Земное имя
Стакан воды во время жажды жгучей:
— Дай — или я умру! —
Настойчиво — расслабленно — певуче —
Как жалоба в жару —
Все повторяю я — и все жесточе
Снова — опять —
Как в темноте, когда так страшно хочешь
Спать — и не можешь спать.
Как будто мало по лугам снотворной
Травы от всяческих тревог!
Настойчиво — бессмысленно — повторно —
Как детства первый слог…
Так с каждым мигом все неповторимей
К горлу — ремнем…
И если здесь — всего — земное имя, —
Дело не в нем.
Между 16 и 25 июня 1920
«Заря пылала, догорая…»
Заря пылала, догорая,
Солдатики шагали в ряд.
Мне мать сказала, умирая:
— Надень мальчишеский наряд.
Вся наша белая дорога
У них, мальчоночков, в горсти.
Девчонке самой легконогой
Все ж дальше сердца не уйти!
Мать думала, солдаты пели.
И все, пока не умерла,
Подрагивал конец постели:
Она танцóвщицей была!
…И если сердце, разрываясь,
Без лекаря снимает швы, —
Знай, что от сердца — голова есть,
И есть топор — от головы…
Июнь 1920
«Руки заживо скрещены…»
Руки заживо скрещены,
А помру без причастья.
Вдоль души моей — трещина.
Мое дело — пропащее.
А узнать тебе хочется
А за что я наказана —
Взглянь в окно: в небе дочиста
Мое дело рассказано.
Июнь 1920
«Был Вечный Жид за то наказан…»
Был Вечный Жид за то наказан,
Что Бога прогневил отказом.
Судя по нашей общей каре —
Творцу кто отказал — и тварям
Кто не отказывал — равны.
Июнь 1920
«Дом, в который не стучатся…»
Дом, в который не стучатся:
Нищим нечего беречь.
Дом, в котором — не смущаться:
Можно сесть, а можно лечь.
Не судить — одно условье,
. . . . . . . . . . . . . . .
Окна выбиты любовью,
Крышу ветром сорвало.
Всякому —…. ты сам Каин —
Всем стаканы налиты!
Ты такой как я — хозяин,
Так же гостья, как и ты.
Мне добро досталось даром, —
Так и спрячь свои рубли!
Окна выбиты пожаром,
Дверь Зима сняла с петли!
Чай не сладкий, хлеб не белый —
Личиком бела зато!
Тем делюсь, что уцелело,
Всем делюсь, что не взято.
Трудные мои завязки —
Есть служанка — подсобит!
А плясать — пляши с опаской,
Пол поклонами пробит!
Хочешь в пляс, а хочешь в лежку, —
Спору не встречал никто.
Тесные твои сапожки?
Две руки мои на что?
А насытила любовью, —
В очи плюнь, — на то рукав!
Не судить: одно условье.
Не платить: один устав.
28 июня 1920
«Уравнены: как да и нет…»
Уравнены: как да и нет,
Как черный цвет — и белый цвет.
Как в творческий громовый час:
С громадою Кремля — Кавказ.
Не путал здесь — земной аршин.
Все равные — дети вершин.
Равняться в низости своей —
Забота черни и червей.
В час благодатный громовой
Все горы — братья меж собой!
Так, всем законам вопреки,
Сцепились наши две руки.
И оттого что оком — желт,
Ты мне орел — цыган — и волк.
Цыган в мешке меня унес,
Орел на вышний на утес
Восхитил от страды мучной.
— А волк у ног лежит ручной.
<Июнь — июль 1920>
Ex — Ci-Devant[47]
(Отзвук Стаховича)
Хоть сто мозолей — трех веков не скроешь!
Рук не исправишь — топором рубя!
О, откровеннейшее из сокровищ:
Порода! — узнаю Тебя.
Как ни коптись над ржавой сковородкой —
Всё вкруг тебя твоих Версалей — тишь.
Нет, самою косой косовороткой
Ты шеи не укоротишь.
Над снежным валом иль над трубной сажей
Дугой согбен, всё ж — гордая спина!
Не окриком, — всё той же барской блажью
Тебе работа задана.
Выменивай по нищему Арбату
Дрянную сельдь на пачку папирос —
Всё равенство нарушит — нос горбатый:
Ты — горбонос, а он — курнос.
Но если вдруг, утомлено получкой,
Тебе дитя цветок протянет — в дань,
Ты так же поцелуешь эту ручку,
Как некогда — Царицы длань.
Июль 1920
«И если руку я даю…»
И если руку я даю —
То погадать — не целовать.
Скажи мне, встречный человек,
По синим по дорогам рек
К какому морю я приду?
В каком стакане потону?
— Чтоб навзничь бросил наповал —
Такой еще не вырос — вал.
Стакан твой каждый — будет пуст.
Сама ты — океан для уст.
Ты за стаканом бей стакан,
Топи нас, море-окиян!
А если руку я беру —
То не гадать — поцеловать.
Сама запуталась, паук,
В изделии своих же рук.
— Сама не разгибаю лба, —
Какая я тебе судьба?
<Июль 1920>
«Сколько у тебя дружочков…»
— Сколько у тебя дружочков?
Целый двор, пожалуй?
— После кройки лоскуточков,
Прости, не считала.
— Скольких перепричащала?
Поди, целый рынок?
— А на шали бахроминок,
Прости, не считала.
— А сердца покласть в рядочек —
Дойдешь до Китая?
— Нынче тиф косит, дружочек!
Помру — сосчитаю.
Две руки — и пять на каждой —
Пальчиков проворных.
И на каждом — перстенечек.
(На котором — пó два.)
К двум рукам — все пальцы — к ним же
Перстеньки прибавить —
Не начтешь и пятой доли
<Всех>, кого любила!
<Июнь-июль 1920>
«Ветер, ветер, выметающий…»
Ветер, ветер, выметающий,
Заметающий следы!
Красной птицей залетающий
В белокаменные лбы.
Длинноногим псом ныряющий
Вдоль равнины овсяной.
— Ветер, голову теряющий
От юбчонки кружевной!
Пурпуровое поветрие,
Первый вестник мятежу, —
Ветер — висельник и ветреник, —
В кулачке тебя держу!
Полно баловать над кручами,
Головы сбивать снегам, —
Ты — моей косынкой скрученный
По рукам и по ногам!
За твои дела острожные, —
Расквитаемся с тобой, —
Ветер, ветер в куртке кожаной,
С красной — да во лбу — звездой!
<Июль 1920>
