Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы

В неволе я один скучаю,
Мне не с кем душу отвести.
Ищу и сам того не знаю,
Где собеседника найти.
Ищу я бога, а встречаю
Такое… господи, прости…
Вот что со мной свершили годы
Да горе, да и то еще,
Что пасмурно, не горячо
Мое святое лето было,
Что жизнь моя прошла уныло
И нечего мне вспоминать.
А душу надо развлекать,
Ведь ей так хочется, так просит
Привета… Не слетает с губ.
И словно в поле снег заносит
Еще не охладевший труп.

«Спит отец мой в могиле,
Мать-старуха скончалась,
Без совета, без помощи
Я на свете осталась.
Где я горе спрячу,
Где найду удачу?
Пойду ли батрачить,
Дома ли поплачу?
Ой, пойду, пойду в дуброву,
Посажу я мяту,
Если примется, не брошу
Я родимой хаты.
Придет в хату мой желанный,
Хозяйничать будем.
А не примется — пойду я
Искать счастья к людям».
Принялась в дуброве мята,
Растет-зеленеет.
А девушка в чужих людях
Чахнет и дурнеет.

Из похода не вернулся
Гусарик-москаль.
Что ж он так мне приглянулся?
Что ж мне его жаль?
Оттого ль, что черноусый,
Что в жупан одет он куцый,
Что Машею звал?
Нет, не это грусть наводит, —
Красота моя уходит,
Замуж не берут.
А дивчата, как сойдутся,
Всё, проклятые, смеются,
Гусаркой зовут.

Во граде Вильно достославном
Вот что произошло недавно…
Тогда стоял… Но трудно мне
В поэму втиснуть это слово{292}…
Тогда в просторный и суровый
Он превращен был лазарет,
А бакалавров разогнали
За то, что шапок не ломали
Пред Острой брамой{293}… Что дурак,
Заметно сразу, но никак
Назвать не смею, правый боже,
Того студента — ну, так что же?
То был сын ясновельможный
Литовской графини:
Мать заботилась о милом,
Единственном сыне.
Не как пан дитя училось
И шапку снимало
В Острой браме; было б ладно,
Да беда настала!
Он влюбился не на шутку,
Был молод, сердешный,
Выбрал юную еврейку
И хотел, конечно,
Тайну соблюдая,
Чтоб не знала мать родная,
На красавице жениться.
Вот была какая —
Та еврейка. Все сидела
До глубокой ночи
Пред окном и утирала
Печальные очи…
И она его любила,
И страх как любила.
На бульвар гулять ходила
И в школу ходила
Все с отцом. И что тут делать
С долею проклятой?
А банкир один из Любска[23]
Евреечку сватал.
Что же делать тут влюбленным, —
Идти в Запрет детям?
Утопиться? Без еврейки
Не житье на свете
Юноше. Старик проклятый
Знать того не знает,
Дочь единственную крепко
Дома запирает.
Как идет он утром в лавку, —
Сторожила б строже,
Нанимает Рухлю. Что же!
Рухля не поможет.
Где девушка эту книгу,
Где роман читала —
С тонкой лестницей из шелка, —
И Рухля не знала.
Может, сама догадалась,
Только так случилось,
Что себе сплела такую ж
И в ночи спустилась
Вниз, на улицу, к студенту.
Тут бы им скрываться,
А они (понятно — дети)
Сразу — целоваться
У ворот немедля стали.
А отец тут вскоре
Как безумный выбегает
С топором. Ой, горе,
Горе матери несчастной!
Сына не зови ты:
На улице валяется
Сынок твой убитый.
Он погублен изувером.
Горе приключилось!
Евреечка (что за сила
В девушке открылась?)
Бросилась, топор схватила
И по обух живо
В грудь отцовскую всадила.

Вот такое диво
В старом городе преславном,
В Вильне приключилось.
И дивились долго люди,
Где же притаилась
Евреечка та, гадюка,
Что отца убила?
В Вилии она тихонько
Ночью утопилась.
И нашли ее в Закрете{294};
Там и закопали.
А графиня без сыночка
Осталась в печали,
В Рим уехала, я слышал,
Да там и осталась,
Да с маркизом неким нищим,
Молвят, обвенчалась.
Может, люди лгут — не знаю, —
На то они люди,
И вдовицу не забудут
И всегда осудят!

Заслонило черной тучей
Да белую тучу.
Вышли с турками татары
Бедой неминучей,
Из Полесья шляхта лезет,
А гетман-попович
С Ромоданом напирает,
Глупый Самойлович!
Будто вороны да галки
Со всего со свету
Рвут и тащат Украину…
Чигирине, где ты?
Где ты, старый Дорошенко,
Запорожский рыцарь?
Захворал ты иль боишься
С вороньем сразиться?
И заплакал Дорошенко
От тоски-кручины:
«Не боюсь я, атаманы, —
Жалко Украину.
Не развею вражью силу
И не стану драться!..
Булаву мою возьмите
Гетманскую, братцы!
Отнесите москвитянам:
Пусть Москва узнает,
Что ей старый Дорошенко
Больше не мешает.
А я что же, запорожцы?
Я надену рясу,
Буду бить себе поклоны
У святого Спаса».
Зазвонили колокольни,
Пушки грохотали…
В два отряда заднепровцы
С москалями стали
На всю милю.
Показали Булаву народу…
Будет пить тебе, казаче,
Из Тясмина воду.
Положили булаву ту
Поповичу в ноги…
В монастырь иди, казаче.
Думай там о боге!
Не пустили Дорошенко
И в рясе узнали:
В кандалы его забили,
В Сосницу услали,
А оттуда в Ярополче[24] —
Будешь ты спокоен…
Вот, брат, что с тобою сталось,
Запорожский воин…

Выглянуло из-за тучи
Солнце над Чигрином.
Пошли турки и татары
Домой с Украины.
Ляхи со своим Чарнецким,
С поганым Степаном{296},
Подпалили церковь божью.
И кости Богдана
Да Тимоша в Субботове
Сожгли озверело
И ушли, как будто сделав
Божеское дело.
А московские знамена
В воскресенье рано
За поповичем уплыли
Шляхом Ромоданом{297}.

Как орел с плечом подбитым,
Без крыла и воли,
Дорошенко угасает{298}
От тоски в неволе.
Да и умер. Надоело
Носить ему цепи…
И забыли атамана
Широкие степи.
Только ты, святой Ростовский{299},
Дорошенко вспомнив,
Друга своего большого,
Повелел часовню
Над его воздвигнуть прахом
Да, раздувши ладан,
По гетману панихиду
Отслужить, как надо.
С той поры приходят люди
В тот день и, кручинясь,
По гетману панихиду
Правят и поныне В Ярополче.

Не домой бредя средь ночи
От кумы, из хаты,
Не смыкая в дреме очи,
Вспоминай меня ты,
А как изведет кручина,
Загостясь до света, —
Вспомни обо мне, послушай
Доброго совета!
Вспомни, чтобы полегчало,
Как в степи за морем
Борется твой друг веселый
С неотступным горем,
Как, с тяжелой, тайной думой
Свыкшись понемногу,
Сердце скорбное смиряет
Да молится богу,
Вспоминает Украину
И тебя, друг милый.
Хоть подчас и затоскует,
Да не с прежней силой,
А так только. Завтра — праздник…
Встречу одиноко
Этот день, мой друг единый,
В стороне далекой.
Загудит на Украине
Пред обедней ранней
Благовест… Пойдут толпою
В церковь прихожане
Помолиться… Завтра ж утром
Заревет голодный
Зверь в степи, засвищет утром
Ураган холодный,
Занесет песком и снегом
Мой курень в пустыне.
Вот как доведется праздник
Встретить на чужбине!
Ничего. На то и лихо,
Чтобы с ним бороться.
Письмецо мое прочти ты,
Чуть тебе взгрустнется,
И поверь мне, что на свете
Нету горшей доли,
Как в чужом краю немилом
Вековать в неволе.
Но и там живут. Что ж делать!
Хоть порой нет мочи,
Умереть бы, да надежда
Умирать не хочет.