Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

В мире таком старом,
добрых надежд полном,
жаль мне людей, ставших
перекати-полем.
Есть до небес – горы.
Есть без границ – чащи.
И до краев – горе.
И через край – счастье…

Может, за той кручей,
может, за той речкой

даже вода – лучше,
даже вино – крепче,
может, жирней пища,
может, щедрей доля…
Слезы свои ищет
перекати-поле…

На сквозняке долгом
глухо дрожат версты.
А над родным домом
молча горят звезды.
Скоро придут стужи.
Вновь я гляжу с болью,
как по земле кружит
перекати-поле…

И хоть земля
воистину громадна,
на ней —
во все века и времена —
одна у человека
мама.
И Родина —
одна.

А природа опять
                       то предельно проста,
то одета
в цветастые перья…
Удивляет меня
                   не ее красота.
Удивляет
ее терпение.
И когда сквозь асфальт
                               лепестков пятерня
продирается после полночи,
я
не радуюсь силе земли.
Для меня
это прежде всего —
                           крик о помощи!

Неожиданный и благодатный
дождь беснуется в нашем дворе…

Между датой рожденья
                              и датой
смерти
кто-то поставит
тире.
Тонкий прочерк.
Осколок пунктира.
За пределом положенных дней
руки мастера
                 неотвратимо
выбьют минус
на жизни твоей.
Ты живешь,
                негодуешь,
                              пророчишь.
Ты кричишь
и впадаешь в восторг.

…Так неужто
                 малюсенький прочерк —
не простое тире,
а итог?!

Поле затяжной войны.
Смешанный с песком бензин.
Скрученные табуны
мертвых
лошадиных сил.
Бурей разметенный лес
в надвигающейся тьме.
Это символ твой,
                       прогресс?
Или
памятник чуме?

Той, которая парадно
                             завораживает дали.
Сквозь стальные зубы века
хлещет посвист:
                     «Р-р-разойдись!..»
Продолженье рук – баранка,
продолженье ног – педали,
и упругое сиденье —
                            продолженье ягодиц!
Свет безумья
                 на челе.
Колыхание жары.
И —
на ветровом стекле —
кляксы
         бывшей мошкары.
Жадный зов,
истошный зов
расстояний,
                а потом —
только скрежет тормозов!
Только —
             брызги на бетон!..

Киса,
       стюардесса компании ПАНАМ,
кто ж тебя из города
                           за полночь погнал?
Как это он держится
                           на одном крыле,
твой никелированный
синий
«шевроле»?..

Это – кладбище машин.
Как огромная постель.
Змеи
      вырванных пружин.
Свалка
         бывших скоростей.
Двести
сомкнутых рядов.
Свой порядок.
Свой ранжир.
Это —
         кладбище машин.
Кладбище,
где нет цветов…

Бывший подарок
                       бывшему сыну —
                                               «Альфа-Ромео»!
Ах как создание это
                           на поворотах ревело!
Реяло,
        радовало,
                    растворяло,
                                   рушило в Лету…
…Альфа-Ромео
больше не встретит
Альфа-Джульетту…

Можно подойти,
                      проверить.
Тронуть ржавые ремни…
Это
     выставка трофеев.
Непонятно,
чьи они…

Может,
         зря мы так спешим,
зря несемся каждый день
мимо кладбища
машин.
Мимо кладбища
людей.

До крайнего порога
вели его,
            спеша, —
алтайская порода
и добрая душа…

Пожалуйста, ответьте,
прервав
          хвалебный вой:
вы что —
узнав о смерти, —
прочли его
               впервой?!
Пожалуйста, скажите,
уняв
      взыгравший пыл:
неужто он
при жизни
хоть в чем-то хуже
                         был?!
Поминные застолья,
заупокойный звон…
Талантливее —
                    что ли —
стал
      в черной рамке
                          он?!

Убийственно жестоки,
намеренно горьки
посмертные
восторги,
надгробные
дружки.
Столбы словесной пыли
и фимиамный дым…

А где ж вы раньше
                         были —
когда он был
живым?

Пришла ко мне пора
                            платить долги.
А я-то думал,
что еще успею…
Не скажешь,
                что подстроили враги.
Не спрячешься за юношеской спесью.

И вот я мельтешу
                        то здесь, то там.
Размахиваю
разными словами:
«Я расплачусь с долгами!
Я отдам!..
Поверьте мне!..»
Кивают головами
леса и травы,
                 снегопад и зной,
село Косиха,
Сахалин
и Волга.
Живет во мне,
                   смеется надо мной
немыслимая
необъятность долга!

Ждет каждая секунда.
                             Ждут года.
Озера,
полные целебной влаги.
Мелькнувшие, как вспышка,
                                      города.
Победные
и траурные флаги.
Медовый цвет
                   клокочущей ухи.
Моей Москвы
всесильные зарницы.
И те стихи,
               те – главные —
                                     стихи,
которые лишь начинают
сниться.

И снова полночь
                       душу холодит.
И карандаш с бессонницею спорит.
И женщина
в глаза мои глядит.
(Я столько должен ей,
                             что страшно вспомнить!)
– Плати долги!..
Плати долги, чудак!..
Давай
        начистоту судьбу продолжим…

Плачу́.
Но каждый раз
                    выходит так:
чем больше отдаешь,
                            тем больше
должен.

Час домашних хозяек
вступает в права.
Час
    торговок озябших.
Время
        их торжества.
Круговая порука.
Смешенье эпох…

Здесь любая старуха
считает, как бог.
И хранит одаренно
интересы свои,
как посол
             отдаленной
суверенной семьи…
Час
     приветствий почетных
на всех языках.
Час подсчетов.
Подсчетов
до боли в висках!
Час проклятий плаксивых.
И божбы.
И вранья.
(Может, после
                   «спасибо»
все же скажут мужья?..)
Выбор
         мяса для супа —
основа основ.
И тяжелая сумка,
как собака у ног…
Поле славы и брани.
Схватка
          судеб и цен.

Весь базар —
будто странный
вычислительный центр.

Тост
грузинского застолья —
это дело непростое…
Сочно,
         сказочно
                     и длинно
начинает тамада.
Но отнюдь не подхалимно,
как считают иногда.
В тостах
           истинного сорта
есть,
помимо прочих тайн,
нечто
        вроде горизонта,
убегающего вдаль.
Человеку
            намекают
на возможности его.
Оглядеться помогают —
и не более
того.
Человека славят гимном,
учат
     крылья обретать.
Говорят ему,
                каким он,
коль захочет,
может стать!..

Ты сидишь,
               нахмурив брови,
хвост редиски теребя.

Стать бы хоть однажды
вровень
с этим тостом
                  за тебя.

Верю, что молодость
все еще около…
Плыло над юностью
белое облако.
Легкое облако.
Белое-белое.
Будто любовь моя
самая первая.

Будто любовь моя.
Будто мечта моя.
Самая светлая.
Самая-самая.
Белое облако
в небе растаяло.
В небе растаяло.
Память оставило…

Эхом от оклика,
давнего оклика,
ты возвратись ко мне,
белое облако!
Все, что успел забыть,
снова припомнится.
Что не исполнилось, —
сразу исполнится.

Только не стань, прошу,
мглою плакучею,
белое облако —
черною тучею…
Верю, что молодость
все еще около…
Плыло над юностью
белое облако.